Ростов Великий
Шрифт:
— Помню, — хмуро отозвался Василько Константинович. Не любил он вспоминать то страшное, злое побоище, в коем чуть ли не целиком полегла его молодшая дружина.
Не забыть князю и Лазутку, кой своим лихим поступком бросил дерзкий вызов не только князю, но и всему городу с издревле заведенными устоями. Ждало ямщика суровое наказание, но его спас не только оскорбленный отец беглянки, но и боярин Корзун, кой пришел к Васильку и молвил:
— Прости ямщика, княже. Ведаю, что многие купцы и бояре жаждут
— Народ простит, а вот господа меня не поймут. Они-то крепко за старину держатся. Ну да приму удар на себя…А кто за ямщика бесчестье будет платить? У него, поди, и единой монеты не найдется. Не забыл «Устав Ярослава?»
Неждан Иваныч замешкал с ответом: с книгами он был не ахти как дружен.
— Не читал, а жаль. «Устав Ярослава» надо каждому боярину ведать. «А еще кто умчит и похитит боярскую дочь, то за сором пять гривен золота».
— Но Олеся — дочь купеческая.
— И о том в «Уставе» сказано. Ежели похитил дочь у добрых людей — за сором пять гривен серебра. Твоему ямщику такая вира не по карману. Лет десять надо извозом заниматься.
— Я за него внесу, княже.
— Внеси, коль жизнью обязан. Но что б Лазутка на всем миру купцу Богданову гривны отдавал. Пусть весь Ростов Великий сего покаяльника увидит.
— Благодарствую, княже.
Василько хоть и напускал на себя строгий вид, но в душе своей ему по нраву пришелся Лазутка, кой ради большой любви пошел на отчаянный шаг и преодолел все невзгоды и тяготы, дабы вновь оказаться вместе с Олесей. То не каждому мужчине по плечу.
«А мог ли я пойти на такое»? — невольно подумалось князю.
В юности своей он не испытал пылкой любви. Мария ему просто поглянулась — и не больше. Любовь же стала приходить уже после свадьбы, когда он увидел в супруге не просто привлекательную женщину, а верного, умного и нежного друга, способного на глубокое чувство и самопожертвование.
Васильку никогда не забыть слов Марии, когда он как-то сильно простудился на зимней охоте и так занемог, что лекарь Епишка перепугался и сказал княгине:
— Совсем плох князь. Даже сердце сдает.
Мария семь дней и ночей неотлучно находилась у постели недужного, кой постоянно бредил и метался в жару. Похудевшая и осунувшаяся от длинных бессонных ночей, сама поила его настойками и отварами и всё успокаивала, успокаивала:
— Потерпи, сокол мой. Я с тобой. Скоро ты поправишься любимый.
А когда Василько перестал бредить, она поцеловала его в спекшиеся губы, взяла его руку в свои мягкие ладони и нежно молвила:
— Ты знаешь, любимый, я бы тебе свое сердце отдала.
У Василька навернулись слезы на глазах. В эту минуту он окончательно понял, насколько безоглядно и самозабвенно любит его Мария. И все последующие
«Ради жены я готов на самый отчаянный и безрассудный поступок… Этот дерзкий ямщик достоин уважения. Его же супруга — замечательная женщина. Она не поддалась на заманчивые посулы и богатые подарки князя Владимира и решительно отвергла его похотливые притязания. (Простодушный Владимир как-то не удержался и рассказал о своем неудачном любовном похождении). Лазутка и Олеся — достойны друг друга и дай Бог пронести им свою большую любовь до скончания дней своих».
Прежде чем выезжать в Угожи, Василько Константинович вызвал к себе дворецкого и повелел:
— Вот что, Дорофей. Вызови тиуна Ушака. Пусть он свои деньги купит добрую корову и немешкотно доставит ее в деревню Малиновку мужику Кирьяну.
Дворецкий недоуменно заморгал плоскими, прищурыми глазами.
— Мужику — корову?
— Ты что, тугой на ухо стал? И чтоб молока давала по две бадьи! И чтоб малым ребятам калачей и пряников привез. Уразумел?
— Уразумел, батюшка князь.
когда я вернусь из Угожей, покличь мне всех тиунов. Разговор будет к ним.
Глава 2
УРОДИСЬ,СНОП, КАК ТОЛСТЫЙ ПОП
Неро в этот день было покойным. Алые паруса лодии поникли и гребцам приходилось налегать на весла. Высокие борта лодии нарядные, изукрашенные резьбой, нос — в виде причудливого дракона с широко открытой пастью.
За рулевым веслом стоял сын бывшего кормчего Томилки — Гришка. Плотный, коренастый, чернобородый мужик лет сорока. С важным видом покрикивал на гребцов:
— Навались, навались, ребятушки!
Гребцы посмеивались:
— Ишь горло дерет, будто сами не ведаем.
Отец его редко покрикивал, а этот, как петух надрывается. И чего орет?
— Это он перед князем выпендривается.
Гребцы толковали негромко, их голоса приглушали скрип уключин, хлюпанье ныряющих в воду весел и пронзительные крики, кружившихся над лодией чаек.
Князь и княгиня стояли на носу. Над их головами — безбрежное сине-голубое небо без единого облачка, с ласковым лучезарным солнцем.
— Красное сегодня утро, — любуясь просторным, дремотным озером, молвила Мария.
— Красное, — кивнул Василько, обнимая Марию за плечи. — Вот так бы и жизнь продолжалась — светлая и покойная. Пятый год живем без брани.
— Пятый год… Вот и отец твой, Константин Всеволодович, пять лет безмятежно правил. Летописец назвал это время золотым. А дальше вновь начались кровавые междоусобицы. Иногда на сердце становится тревожно, как будто ждет наше княжество да и всю Русь ужасная, смертная беда.