Ростов Великий
Шрифт:
— Не слишком ли, брате? Михайле Черниговскому сия затея будет не по нутру. Как-никак, зять.
— Да что Михайла? Ему ныне не до нас. Сам же намедни сказывал: половцы готовят набег на киевские и черниговские земли. Ему, дай Бог, свои пределы отстоять.
— Но не забывай о ростовских боярах. Они-то с Васильком не цапаются. Зело угоден им такой князь.
— Угоден, да не всем. Поди, ведаешь боярина Сутягу?.. Этот давно на Василька нож точит. Один из самых влиятельных бояр. Хоть и богат, но первейший скряга. С зубов кожу сдирает, за монету удавится. Посулить ему новую вотчину да пятьсот золотых гривен — к черту на рога
Юрий Всеволодович смотрел на Ярослава и думал: надо же так ненавидеть Василька. Ярослав чересчур жесток, в этом он перещеголял любого русского князя.
— А не жаль тебе своего племянника?
— Да ты что, брате? — откровенно удивился Ярослав. — Ты ж сам Василька недолюбливаешь. Да и много ли у нас князей-сородичей в любви живут? Отец режет сына, сын — отца. А тут всего-то племянничек, хе. Нет, надо все же потолковать и с Митрофаном, и с Бориской Сутягой.
Юрий же Всеволодович пока ничего о Васильке не решил. В тот же день он отдал приказ: войску возвращаться на Русь.
Глава 7
КНЯЗЬ — ОБОРОТЕНЬ
Миновало пять седмиц. В Сретенские морозы [73] дни стояли в Ростове ядреные и солнечные, серебряные и бодрящие.
Рана на ноге Василька зажила: сошли синева и опухоль, лишь небольшой темный рубец напоминал князю о басурманской стреле. Но если б только стрела! Не давала покоя душевная рана. Город все еще оплакивал смерть молодшей дружины. Горе коснулось многих ростовцев, и они давно уже не ведали такой большой беды. Сколь скорбных лиц, а главное — насупленных, укоряющих глаз, коих Василько раньше не примечал.
73
Сретенские морозы — со 2 февраля.
Ближний гридень Славутка доносил: на всех крестцах [74] и торжищах ростовцы осуждают князя, а кое-кто хулит дерзко, с враждебными призывами — созвать вече и изгнать Василька из Ростова.
— Даже так? — еще больше хмурился князь. — И кто ж так хулит?
— Дворовые людишки боярина Сутяги. Да всё норовят исподтишка, под сурдинку, дабы не приметили… Может, повязать их да в поруб?
— То делать негоже. Ростовцы ещё больше озлобятся. Гром и народ не заставишь умолкнуть. И коль вече быть — встану! Исполню любую волю.
74
Крестец — перекресток.
— И всё же кой-кому язык надо бы укоротить.
— Я уже сказал, Славутка. Ступай!
Василько давно ведал, что боярин Сутяга (в силу своего характера) многие годы косо смотрит на ростовских князей. Допрежь — на Константина, а ныне на Василька и Всеволода. (Средний брат в поход на мордву не ходил: Василько оставил его оберегать Ростов). Но никогда еще Сутяга так смело не ратовал за наказание князей. Даже на Боярской думе не побоялся Василька с издевочкой подковырнуть:
— Раньше-то хоть на Алешу Поповича надежа была, а ныне, приключись война, Ростову несдобровать. Ни храбрости, ни умишка не хватит у теперешних властителей.
Василько вспыхнул, норовил на дерзость ответить дерзостью, и все же нашел в себе силы обуздать себя. Надо допрежь послушать, что другие бояре скажут.
— Околесицу несешь, Борис Михайлыч, — вступил в разговор Воислав Добрынич. — Легко осуждать, сидя на печи. Все в поход собрались, а ты хворым прикинулся. Князь Василько о землях своих ратовал, о защите городов и весей. Он за святую Русь, аки барс на врагов кинулся. Меч его был лют и не ведал страха. Но в сечах всякое случается. На Калке и Алеша Попович не вышел победителем, так и с Мордвой произошла осечка. И неча тебе, боярин Сутяга, нашего князя подначивать. Он едва голову за Русь не сложил, на морозе, в сугробах рудой истекал, ты же в теплых хоромах на пуховиках отлеживался, да всё молился, чтобы Василько и вовсе в Мордве сгинул. Ведаю, ведаю! Не сверкай глазами.
Сутяга, как ужаленный, вскочил с лавки, застучал о пол кипарисовым посохом.
— Навет! И в мыслях того не было. За бесчестье мое на княжой суд тебя притяну, как по «Правде» Ярослава. На княжой суд! Вирой не отделаешься!
— Сутяжничать ты горазд, — усмехнулся Воислав Добрынич. — Хлебом не корми. И с кем ты токмо не тягался? Ну, да я готов. Может, на мечах потягаемся?.. Чего рот раззявил? Ты ж у нас наипервейший ратоборец. Сколь врагов уложил — не перечесть.
— Опять измываешься?! — Сутяга аж слюной забрызгал. — Аль такое можно сносить, бояре? Заступитесь за честь боярскую!
Но бояре помалкивали и посмеивались. Не в бровь, а в глаз изрек Воислав Добрынич.
Боярская дума Сутягу ни в чем не поддержала, и это несколько утешило Василька, но слуги Бориса Михайлыча продолжали мутить народ, что немало удивило князя. Обычно Сутяга плел свои козни крайне осторожно, втихую, а тут вдруг осмелел и действовал всё настырней. Если раньше его людишки несли крамолу исподтишка, то после Боярской думы на виду у всех кричали в людных местах:
— На кой ляд нам такой князь, кой дружину свою загубил! Собирать вече и звать Ярослава! Он ныне за нашего епископа Кирилла ратует, за ростовскую епархию. То и нам и Богу угодно! Звать Ярослава!
Но народ на такие призывы откликался с прохладцей:
— Ведаем мы переяславского князя. Его нигде не жалуют, и нам такой князь не нужон!
Боярин Воислав Добрынич, бывая у Василька, недоуменно говаривал:
— С чего бы это вдруг наш Сутяга любовью к Ярославу воспылал? Уж не хочет ли к нему на службу переметнуться?
— Вряд ли. Все вотчины боярина на ростовской земле. Здесь что-то другое. Всего скорее Ярослав Сутяге богатую калиту всучил, вот он и запел в три голоса.
— А причем тут Кирилл и епархия?
Василько отозвался не сразу. Вопрос, кой подкинул ему ростовский воевода, был далеко не прост. После того, как переяславская епархия была отобрана у Ростова и перешла в руки владимирского епископа Митрофана, скорбел о том не только Кирилл, но и… князь Ярослав. Почитай, добрая треть переяславских земель принадлежала церкви — с селами, деревнями, починками, с рыбными ловами, сенокосными и бортными угодьями, и вот теперь сей жирный кусок достался владимирскому пастырю.
Ярослав хоть и был зело дружен с братом, кой не раз выручал его от всяких напастей, но потерять церковные владения не захотел. Допрежь говорил с великим князем мирно.