Рота, подъем!

Ханин Александр

– В части проверяющих немеренно. Сегодня на плацу разнос был, а вы телевизор по ночам смотрите. Личный состав батальона без присмотра, сержанты шляются непонятно где. Значит так, всем командирам отделения – отбой. Замкомвзводам остаться.

Отпущенные по кроватям мгновенно ретировались. Строй поредел и без приказа сомкнулся.

– Значит так, "замки", – сказал комбат. – Если будет еще хотя бы одно нарушение, то домой пойдете тридцать первого декабря. Всем понятно?

– Спасибо, товарищ майор! – радостно ответил я за всех.

– Ханин, а ты чего тут делаешь?

– Выполняю приказ.

– Точно, ты же замок… но ведь тебе еще

год служить.

– Надеюсь, что меньше, а с Вашим обещанием…

– Я тебя в Морфлот отправлю. Ты три года служить будешь. Понял?

Всем отбой.

Не ожидая повторения команды, мы разошлись по ротам и койкам.

Фильм все равно подходил к концу, а впечатлений за день нам хватило.

Встал я только к завтраку. Настроение было самое, что ни на есть хорошее, и я, выйдя из казармы и пройдя вдоль плаца, где маршировали солдаты артиллерийского полка, поднялся на второй этаж столовой и направился к Манукевичу, сидящему за отдельным столом с писарями полка. Макс обещал посодействовать в получении для меня краткосрочного отпуска домой, но все не выходил случай поговорить с земляком с глазу на глаз. Однажды он уже пытался вставить меня в список награжденных этим поощрением, но зоркий глаз начштаба выловил случайно затесавшуюся фамилию, и я оказался вычеркнутым из перечня.

Стол писарей соседствовал с местом, где питалась рота, куда был переведен чеченец, имевший конфликт в нашем подразделении. Чеченец стоял, широко расставив ноги, и смотрел затуманенным, как будто обкуренным взглядом на дежурного по роте, пытавшегося убедить его сесть за стол.

– Сядь за стол, итить твою мать! – не выдержав, ругнулся дневальный.

"Придурок, это же чеченец, он воспринимает простое для русского уха ругательство, как прямое оскорбление своей матери", – подумал я и резко двинулся вперед. И вовремя. Чеченец быстрым движением вытащил изо рта опасное лезвие, которое все это время непонятно каким образом крутил языком, и занес руку для удара на уровне горла дежурного. Рука в замахе оказалась практически передо мной. Я перехватил кисть и локоть, ударил под колено ногой, от чего чеченец упал на стоящую перед столом лавку и, заломив руку за спину, выбил лезвие на пол.

– Пусти, пусти, сука. Убью!

Вторая рука чеченца уже стала подниматься, но кто-то резко вывернул ее, прижав солдата лицом в стол.

– Дернешься, руку сломаю.

Рядом со мной стоял дежурный по полку. Офицеры второго батальона уже бежали к нам. Я отпустил чеченца.

– Я тебя все равно убью, – пообещал мне чеченец.

– Помню, помню. Убьешь.

Я повернулся и подошел к Манукевичу.

– Как дела, Макс?

– Оно тебе надо?

– Что надо? – не понял я.

– Чего ты влезаешь? Зачем? – пожал худыми плечами Макс. – Еврей, а такой глупый. Тебе надо быть порезанным чеченами? Ну, нафига?

– А я знаю? – вопросом на вопрос ответил я. – Наверное, так я устроен. Ты меня в следующий приказ на отпуск пихни.

– Я тебе комбат, что ли, чтобы тебя пихать? Он уже в штабе полка с утра распространялся, что Ханин с дедами попался на просмотре фильмЫ. Мол, совсем ты обурел. Ладно, зема, не грузись. Я пошел. У меня работы до… А еще конь не валялся.

Вечером, когда караул ставил автоматы в ружпарке, а наряд по кухне сдавал старшине грязную униформу, Салюткин снова решил меня поддеть.

– Зря ты с нами в караул не пошел.

– Вы поймали всех шпионов, и вам скоро присвоят звания героев?

– Мелко берешь. Мы вчера такую

картошечку с грибочками навернули…

– Много бы вы навернули, если бы я вам бачок не заслал.

– А при чем тут ты?

– Думайте, товарищ лейтенант, думайте. Это бывает полезно. Я понимаю, караул, устали, отоспаться надо…

– Пошел вон!

– Разрешите упасть, отжаться?

– Ыыы…

– Ушел, ушел.

И я, ухмыльнувшись, направился к друзьям в штаб батальона попить заслуженного, халявного кофе Олега Доцейко.

Прощай, Ковров

Ротный сделал вид, что забыл свое обещание посадить или разжаловать всех сержантов, и мы продолжали обучение наводчиков-операторов, как было ранее. Марш-броски, стрельбы из автоматов и боевых машин пехоты, политзанятия и муштра на плацу сменялись нарядами по столовой, караулами и дежурствами по роте.

Руслана Тарасенко от меня постоянно забирали то в канцелярию ротного переписать какую-нибудь книгу личного состава, то в штаб батальона, где его Сенеда учил другим премудростям писарской жизни.

Магомедов оказался профессиональным строителем-ремонтником, и целыми днями пропадал в офицерском городке, ремонтируя квартиры отцов-командиров, меняя краны и полы в жилищах прапорщиков. Парень он был безотказный и довольный жизнью.

Художники, которых у меня во взводе было пять человек, дружно рисовали альбомы дембелям. Трудились во всю, не только раскрашивая страницы и полируя их лаком, но проявляли немалое воображение в создании калек – рисунков армейской жизни. Не отставал от молодых солдат и Сенеда, предлагая идеи, реализованные в прошлом. На заре своей службы талант Виталика был полностью раскрыт дембелями того времени, которым он рисовал дружеские шаржи из происходящих с нами приключений. Верхом творчества была заключительная картинка альбома, которую перерисовывали себе деды всех рот с помощью все того же

Сенеды: на крупных камнях пещеры, в конце которой виднелся луч солнца, символизирующий будущую свободу, писались каллиграфическим почерком имена и адреса армейских сослуживцев. Внизу созданной из камней стены были художественно разбросаны символические кости

"духов" и черепа тех, кто отслужил год. Надписи на камнях освещал тусклой свечей с капающим воском сам "дед", изображенный сгорбленным старцем с длинной бородой, одной рукой опирающийся на высокий сухой посох. После такого произведения искусств все остальные варианты, предложенные многочисленными художниками и любителями выдать варианты, были отвергнуты строгим дембельским жюри. Я мог получить лучшие кальки, превосходные идеи, но поражал всех моим упорным нежеланием создать для себя изделие армейского мастерства.

– Я и после не буду делать.

– А что ты дома друзьям покажешь?

– Военный билет. Отстань, чем ниже уровень базового интеллекта, тем краше и толще альбом.

– Переведи…

– Общеобразовательная программа военнослужащих последнего призыва не ставит перед собой первоплановые задачи, специализирующиеся на умении использования полностью атрофированной части тела, именуемой медицинским термином мозги.

– Это ты меня так послал?

– Нет, это я так пошутил.

Шутки подобного толка не понимали так же, как я не понимал, почему взрослые двадцатилетние пацаны должны носиться друг за другом по кроватям, хватая товарищей за штаны и стараясь прижаться к ним сзади нижней частью своего тела. В роте никто не был замечен в гомосексуальных наклонностях, что меня смущало еще сильнее.