Рота, подъем!
Шрифт:
Но оказалось, что вечер страстных приключений еще не окончен. По приезду в полк Гераничев постарался заставить меня начать чистить привезенное со стрельб оружие.
– Я не буду этого выполнять товарищ лейтенант.
– Это приказ. По уставу Вы обязаны его выполнить.
– Устав не позволяет выполнять идиотские и издевательские приказы.
– Я приказал Вам почистить боевое оружие. А если завтра война?
– А если сегодня? А Вы без пистолета.
– Вы будете выполнять приказ?
– Не буду. Оружие после ночных
– Я вас посажу.
– Не надо меня садить, товарищ лейтенант. Лучше я лягу. Времени уже два часа ночи. Правда, спать хочется.
– Стойте тут. Никуда не уходите.
Гераничев был взволнован и говорил чушь, так как уйти из казармы, имея только одно желание – поспать, я никак не мог. Вернулся он довольно быстро.
– Идите за мной. Одевайтесь и идите.
Мы вышли из казармы в темную ночь подсвеченную фонарями вдоль дорожек, немного порошил снежок и похрустывал под сапогами. Я шел за командиром взвода, не задумываясь, куда он решил меня привести в такое время. Ночной тишине мешали только наши шаги.
– Вы плохой человек, Ханин, плохой.
Вдаваться в полемику мне никак не хотелось, и я, молча, шел за взводным, слушая его демагогию о том, что я ему не подчиняюсь, какой пример я подаю подчиненным и как он будет меня воспитывать в дальнейшем. Очнулся я от своих мыслей только, когда перед нами появились ворота гауптвахты. Дежурный пропустил нас внутрь, и мы оказались в хорошо известном нам обоим караульном помещении. В наряде стояла шестая рота химзащиты. Начальником караула стоял старший лейтенант Тихомиров.
– Привет, Коля. Здоров, Сань. Чего пришли?
– Пошли, выйдем, – махнул головой Гераничев.
– Ну, пошли, коль не шутишь.
Они вышли. Ко мне со спины кто-то подошел и хлопнул по спине.
– Привет, зема.
Я обернулся, уже узнав голос Шейкмана.
– Здорово, Вадя. Как дела, морда жидовская?
– Все путем. Завтра предки из Питера приедут. Заходи, похаваем.
Сам-то чего тут?
– Гера доколупался.
– О вашей дружбе все в части знают. И чего он от тебя хочет, ты же скоро домой.
– Он из меня Героя Советского Союза, по-моему, хочет сделать.
Только посмертно.
– И чего вы с ним спорите?..
– У нас вопрос только о земельной политике.
– О чем?
– Он считает, что я должен лежать в земле, а я считаю, что он.
Офицеры вошли обратно.
– Товарищ Ханин, – голос у Гераничева был строг, как у прокурора.
– Вы остаетесь здесь. Вам понятно.
– Так точно, – я мечтал только, чтобы меня оставили в покое.
– Вынуть все из карманов.
– Это еще почему?
– Это приказ. И вы на гауптвахте.
Мне даже не хотелось начинать спорить со взводным о том, кто и на что имеет
– Больше ничего нет?
– Трусы и желание, чтобы дали наконец поспать.
Гераничев сгреб все в одну кучу, свалил в какой-то пакет и вышел.
– Пошли, что ли? – сказал Тихомиров. – Вор должен сидеть в тюрьме, а забивающий на командира – на губе. Эк у меня стихи сложились. Шейкман, отведи его в камеру.
Мы вышли из комнаты начальника караула, и пошли к зданию гауптвахты, которое казалось торцом здания караульного помещения.
– Стой! Кто идет? – встретил нас часовой.
– Помощник начальника караула с… хрен знает кем.
– Помощник начальника караула ко мне, остальные на месте.
Обменявшись дежурными фразами и получив ключи от камер, Шейкман отвел меня в камеру, где не было лавки, но был очень высокий, стационарный деревянный настил.
– Я тебе сейчас еще пару шинелей кину, и нормально будет.
– Спасибо, но сейчас уже все будет нормально. Голова за день… как чугунный котелок. Еще раз спасибо.
В камере и без того было натоплено. Окна в камере не было, что сразу лишало возможности сказать, что небо в клеточку. Единственное неудобство заключалось в "лампочке Ильича", которая горела непрерывно, и выключать ее было строжайше запрещено. Настил был немного коротковат, но камера и не предназначалась для того, чтобы в ней спали, в нее сажали задержанных, с которыми надо было определиться в дальнейшем. Я растянулся по диагонали, подложив под себя шинель и скрутив из второй что-то наподобие подушки. Как только я укрылся своей шинелью, я тут же отключился. В шесть утра меня разбудил часовой:
– Товарищ сержант, вас сказано было разбудить.
– Пшел вон отсюда.
– Но мне начкара сказал…
– Ты передал? Вот и вали. Свободен, воин.
Солдат быстро выполнил команду, и я продолжил смотреть очередной сон. В этот раз мне дали поспать минут сорок.
– Не просто так тебя взводный посадил, – услышал я голос сквозь сон, – хватит дрыхнуть, подъем. Как офицера на детородный орган посылать, так ты мастак, а как за свои дела отвечать. Ты зачем Брата на три буквы послал?
– Никто его никуда не посылал. Он и так там… только ножки свесил.
– Подъем. Больше не спать. Это приказ.
– Есть! – я сделал вид, что поднимаюсь, и рухнул обратно, как только за начкаром закрылась дверь.
В этот раз я проспал часа полтора.
– Есть будешь? – Шейкман стоял в дверях с миской и ложкой. Во второй руке у него была голубого цвета пластиковая чашка, на которой лежала тарелка с пайкой масла и сахара.
– Мне же, вроде, не положено. Гера, ведь незаконно меня сюда запихнул.
– Не переживай. С "духов" не убудет. Как спалось-то?