Рота, подъем!
Шрифт:
– К бою готов.
Довести серию до конца я не смог. Живот, который до начало сессии только болел, начало крутить с такой силой, что мочи держать в себе остатки завтрака, еще не выброшенного рвотой, я не мог.
– Мне на очко надо…
Ноги слушались совсем плохо. С трудом встав с кресла и оттолкнувшись от него рукой, качаясь, я добрел до туалета и услышал рвотные позывы, которые неслись со всех сторон. Практически в каждой кабинке сидел солдат. В советской армии, даже в учебном корпусе для офицеров, кабинки туалета не оборудованы унитазами. Металлическое отверстие, именуемое "очком",
Полная очистка организма, которую обещали медики, шла по утвержденному плану. Эксперимент над кроликами в виде военнослужащих удался. В таком состоянии воевать было невозможно. Но я не думал о том, что будет с тем, кто примет подобный препарат во время боя. Я пытался сообразить, как мне встать. Ноги не слушались, руки с трудом держали полный рвоты пакет, но голова соображала с абсолютной ясностью. Я никогда не думал, что человек может лицезреть свое полное ничтожество. Видеть, осознавать и понимать, что он не в силах что-то изменить.
– Ты тут? – в открытой двери кабинки стояли Мальков и перепуганный полковник.
– Чего же ты тут, земляк? Встать сможешь? – задавал вопросы военврач.
– Нет, – прошептал я заплетающимся языком.
– Штаны держи, – приказал Мальков – И вот новый пакет.
Офицеры схватили меня на плечи и рывком подняли на ноги.
Застегнуть штаны у меня не было сил, и я держал их только, чтобы они не свалились. Ноги подкосились, но мне не дали упасть.
– Пошли к автобусу.
Еле-еле передвигая ноги, я волочился к автобусу, выбрасывая время от времени новую порцию желчи. Пот, заливая глаза, тек по щекам и подбородку, капая вниз. Струйки пота текли от головы и шеи по спине, и вся гимнастерка уже была пропитана этой, выделяющийся из всех пор, влаги. Ватные ноги цеплялись одна за другую, и язык не мог выговорить ни слова. При всем этом сознание продолжало оставалось ясным и чистым. Оно как будто бы жило отдельно от тела, насмехаясь над его абсолютной беспомощностью.
Меня буквально бросили на переднее сиденье маленького ЛИАЗа, где уже полусидели, полулежали солдаты, доставленные сюда раньше. Окна автобуса были открыты, и свежие потоки воздуха входили через рот в легкие. Мальков поехал с нами в санчасть, где, как оказалось, была подготовлена большая палата с койками, о чем мы и не подозревали.
Медики, в отличие от нас, знали предполагаемый исход эксперимента и подготовили заключительный этап.
– Вот, привез, – поддерживая меня одной рукой, сказал Мальков фельдшеру.
Марина вскочила и бросилась ко мне.
– У него же гастрит. Кто разрешил? Почему им не сказали о последствиях? И это за сорок рублей?
– Чего ты на меня орешь? Какие еще сорок рублей? Я только доставил.
– Сажай сюда. Рукав закатай ему. И Шандамаева тоже сюда, у него та же реакция. А сорок рублей платят тем, кто участвует в таких опытах.
– Никто им ничего не заплатит, – грустно сказал Мальков.
Фельдшер зло взглянула на лейтенанта,
– Спирт? – пошутил я.
– Рот закрой, пока живой, дурак. Или не знал, что тебе нельзя такое?
– На дембель хотелось быстрее уйти, – еле проговорил я.
– Я всякое видела, что солдаты делают, чтобы "закосить" или сократить срок службы, но когда на последних днях так себя подставить… каким же идиотом надо быть.
Возражать медсестре мне было нечего, да и сил не было. О том, что могут быть такие последствия, я не предполагал. Ведь ни один из здравомыслящих людей, тем более врачей не будет наносить другому человеку вред в той или иной форме, если он, конечно, не фашист и не отъявленный садист.
– Ты что ему колешь? – поинтересовался лейтенант.
– Антиатропин. Надо остановить реакцию. Минут через двадцать должно подействовать… а иначе придется в Москву везти на скорой.
Весь разговор прошел для меня, как в тумане. Я видел, как Марина воткнула мне шприц в плечо. Укола я не почувствовал. Нажала на металлический стержень и тут же занялась стонущим рядом со мной таджиком из пятой роты. Мальков приподнял меня и довел до палаты. Я рухнул на ближайшую койку. Медсестра стащила с меня штаны, гимнастерку и помогла лечь под белую простыню. Мальков снова сменил мне полиэтиленовый пакет, по стенкам которого стекала желчь вперемежку со слюной жуткого цвета. Палата была наполовину заполнена солдатами. Они лежали тихо, почти не шевелясь, и дружно смотрели на меня. Я видел их молчаливые, сочувственные взгляды, и терпеливо ждал, когда подействует лекарство.
Через двадцать минут внизу санчасти послышались шаги и в палату начали входить, блюя в свои пакеты, солдаты очередной экспериментальной партии.
– О, – поднялся я на локте, – свеженькие пожаловали.
Вокруг начался смех и разговоры.
– Сержант шутить начал. Значит, жить будет, – заключил Абдусаматов.
– Я еще к тебе приеду плов есть, – сказал я, чувствуя, что тело и язык опять начинают меня слушаться.
– Это всегда пожалуйста. Но… ты был зеленого цвета. Зеленого.
Пацаны подтвердят. Мы решили, что тебе уже все, копец.
– Не дождетесь, сволочи.
Солдаты засмеялись. Я положил голову на подушку и забылся глубоким сном. Вечером нас напоили чаем, не дав ничего из еды, пообещав хороший завтрак, и мы снова дружно спали до семи утра следующего дня.
– Все, пацаны. Все!! – радовался я новому дню. – Сегодня, пятого июня вы можете записать в свои дембельские альбомы, как последний день пребывания в вооруженных силах СССР.
– Завтрак, мужики, – повар санчасти вкатил тележку. – На койках только не ешьте.
После завтрака я построил двадцать два человека, которым подошел конец службы, в колонну по трое и, двигаясь рядом с первой шеренгой, повел эту колонну к штабу полка. Старших офицеров у штаба не было, и нам пришлось полчаса стоять, подперев своими спинами растущие рядом деревья. И вот показался долгожданный УАЗик командира части.
– Встать. Построиться. Подравнялись, не духи все-таки.
Командир полка не мог обойти нас стороной.
– А чего это вы сюда собрались? Ханин, ты зачем их сюда привел?