Рота стрелка Шарпа
Шрифт:
— Что смешного?
— Необычно видеть тебя в роли домохозяйки.
Девушка погрозила ему лезвием:
— Послушай, англичанин, я могу вести хозяйство, но не стану этого делать для мужчины, который насмехается надо мной! — она задумалась. — Интересно, что будет, когда война закончится?
Шарп веселился:
— Ты вернёшься на кухню, женщина!
Тереза грустно кивнула. Подобно другим испанкам, она вынуждена была взять в руки оружие, так как слишком многие мужчины предпочли отсидеться дома. Мир, в конце концов, будет заключён,
Шарп видел печаль на её лице:
— О чём ты хотела со мной поговорить?
— Позже.
Они поели, запивая пищу бренди, залезли под одеяло, покрывавшее некогда спину французской лошади, и любили друг друга с жаром, которым одаряет влюблённых долгая разлука. Шарп был счастлив. Покой маленького домика в захваченном городе нарушала только перекличка часовых на стене, лай собак да тихое потрескивание дров в очаге. Стрелок знал, что это ненадолго. Тереза не из тех женщин, что покорно следуют в обозе за мужем-солдатом. Гордая испанка жаждала мстить французам за себя, за свою семью и народ. Тереза вернётся на свои разорённые врагом холмы, к пыткам и засадам. Счастье, думал Шарп, всегда призрачно. Распорядись судьба иначе, он мог бы стать кучером, лесником или кем-нибудь ещё и, может, тоже был бы счастлив. Но он стал солдатом.
Тереза гладила его по груди, затем обняла. Её пальцы коснулись заросших рубцов на спине Шарпа:
— Ты нашёл тех людей, что секли тебя?
— Не всех, — много лет назад рядовой Шарп был несправедливо подвергнут телесному наказанию.
— Как их звали?
— Капитан Моррис и сержант Хейксвелл.
— Ты найдёшь их?
— О, да.
— Они будут мучиться?
— Очень.
— Хорошо.
Шарп усмехнулся:
— Я думал, христиане прощают своих врагов.
Она пощекотала его волосами:
— Только после того, как убьют их.
Испанка посмотрела ему в глаза:
— Ты не христианин.
— Зато ты — да.
Тереза помрачнела:
— Святоши не любят меня. Говорить по-английски я училась у священника, отца Педро. Он был ничего, но прочие… — она плюнула в огонь — Они не допускают меня к мессе. Потому что я плохая.
Девушка разразилась длинной испанской фразой, выражавшей её мнение о попах. Выплеснув эмоции, Тереза села и оглядела комнату:
— Те свиньи должны были оставить нам хоть немного вина.
— Мне не попадалось.
— Ты не искал. Ты думал, как бы побыстрее залучить меня под одеяло.
Встав, она принялась рыскать по комнате. Шарп следил за ней, любуясь хищной грацией её сильного и стройного тела. Тереза открывала шкафы и выбрасывала на пол их содержимое.
— Видишь, — в руках она держала бутылку, — Вино у лягушатников есть всегда.
Перехватив его взгляд, Тереза посерьёзнела:
— Я изменилась?
— Нет.
— Ты уверен? — она встала перед Шарпом, обнажённая.
— Я уверен. Ты бесподобна, — он недоумевал, —
Она села к нему, выдернула пробку, понюхала горлышко и поморщилась:
— Ужасно! — отхлебнув, Тереза передала бутылку Шарпу.
— В чём дело?
Похоже, она, наконец, созрела для разговора с ним. Испанка выдержала паузу:
— Вы идёте в Бадахос?
— Ну, да…
— Это точно? — было видно, что ответ очень важен для неё.
Шарп пожал плечами:
— Армия идёт туда. Нас же могут отослать в Лиссабон или оставить здесь. Я не знаю. А что?
— Я хочу, чтобы ты попал в Бадахос.
Шарп ждал продолжения, но она молча смотрела в огонь. Он сделал глоток. Вино было кислым. Накинув Терезе на плечи одеяло, стрелок осторожно спросил:
— Зачем?
— Потому что я буду там. — она произнесла это без всякого выражения, будто её пребывание в стенах захваченной французами крепости само собой разумелось. — С апреля я жила там, Ричард.
— В Бадахосе? Скрывалась?
— Нет. Они знали меня не как «La Aguja», а как Терезу Морено, племянницу Рафаэля Морено, торговца кожами. Дядя Рафаэль — брат моего отца, — она горько усмехнулась, — Французы даже позволили мне оставить винтовку, представляешь? Чтобы я, в случае чего, могла защититься от этих ужасных гверильясов.
— Не понимаю.
Она поворошила штыком угли в очаге:
— В Бадахосе будет так же, как здесь?
— То есть?
— После штурма. Убийства, грабежи, изнасилования?
— Если французы не сдадутся, то да.
— Они не сдадутся. — Тереза взглянула на него. — Ты должен обязательно найти меня там.
Шарп кивнул, сбитый с толку:
— Хорошо. Но почему в Бадахосе-то?
Она ответила не сразу. Собака снаружи тявкала на сыплющийся с неба снег.
— Ты разозлишься.
— Не разозлюсь.
Тереза кусала губы, потом взяла его руку и, просунув под одеяло, положила себе на живот:
— Он стал другим?
— Нет, — Шарп гладил её кожу, ничего не понимая.
— Я родила ребёнка.
Его рука замерла. Она обречённо вздохнула:
— Я предупреждала, ты разозлишься.
Шарп, наконец, обрёл дар речи:
— Ребёнок? Какой ребёнок?
— Твой. Наша дочь. — слёзы брызнули из её глаз, и она уткнулась ему в плечо:
— Она больна, Ричард, очень больна, её нельзя перевозить.
— Наша дочь? Моя? — смятение, вот что он чувствовал. Смятение и неожиданно для себя — радость, — Как ты назвала её?
Она робко смотрела на него полными слёз глазами:
— Антония. Так звали мою мать. Мальчику я бы дала имя Рикардо.
— Антония. — он попробовал имя на вкус, — Мне нравится.
— Правда? И ты не сердишься?
— Почему я должен сердиться?
— Дети — обуза для солдата.
Он привлёк её к себе и поцеловал, как тогда, в первый раз, только теперь их не заливал дождь, и не рыскали вокруг в поисках брода уланы.