Рота стрелка Шарпа
Шрифт:
Солдаты, которых он встретил во дворе, разительно отличались от тех, что он привык видеть в Англии. Даже сейчас, зимой, их кожа была загорелой дочерна. Их униформа истрепалась и выцвела, в ней преобладал не красный, а коричневый цвет — цвет многочисленных заплат из грубой дерюги, однако оружие было вычищено и снаряжено. Под насмешливыми взорами этих ветеранов молодой человек почувствовал себя неуютно в новёхоньком ярком мундире. Прапорщик — низшее офицерское звание, и Уильям Мэттьюз, шестнадцати лет от роду, только-только начавший бриться, поймал себя на мысли,
Солдат в зелёной куртке стрелка качал ручку водяной колонки. Под струёй, фыркая и отплёвываясь, умывался голый по пояс человек. Когда он выпрямился, Мэттьюз увидел на его спине тонкую сетку рубцов, какие остаются после порки. Юноша отвёл взгляд. Отец остерегал его, что армия — прибежище подонков общества, отбросов, и только что он получил этому подтверждение. Реакция Мэттьюза явно позабавила качавшего воду стрелка, и тот скалился. К несказанному облегчению молодого прапорщика, в этот момент из дома вышел незнакомый лейтенант, и Мэттьюз бросился к нему с рапортом:
— Прапорщик Мэттьюз, сэр! Привёл пополнение.
Мгновение лейтенант фокусировал на собеседнике взгляд, затем резко отвернулся, и его тело сотрясла рвота:
— О, Боже!
Блевал лейтенант долго и со вкусом. Наконец, он вытер рот и повернулся к прапорщику:
— Приношу свои искренние извинения. Проклятые португальцы пихают чеснок во всё, что съедобно. Я — Гарольд Прайс.
Прайс снял головной убор и потёр затылок:
— Напомните, как вас зовут. Я прошу прощения.
— Мэттьюз, сэр!
— Мэттьюз, Мэттьюз… — лейтенант несколько раз повторил фамилию, но тут его желудок опять взбунтовался, и Прайсу стоило немалых усилий подавить спазм:
— Простите, мой дорогой Мэттьюз, я что-то неважно чувствую себя нынче утром. Не окажите ли вы мне любезность, позаимствовав на пару дней фунтов эдак пять… А лучше — гинею?
Об этом отец тоже предупреждал сына. Прослыть скрягой на новом месте службы не хотелось, но, с другой стороны, его наивность могла послужить в будущем предметом насмешек слушающих разговор солдат, что, вкупе с возрастом, сводило его авторитет командира к нулю. Что делать?
— Конечно, сэр…
Лейтенант растрогался:
— Мой дорогой товарищ, как это мило. Я непременно верну вам деньги…
— Если мальчишку не угробят под Бадахосом, не так ли, Прайс?
Мэттьюз обернулся. Дерзкая фраза принадлежала высокому солдату со следами порки на спине. Насмешливый прищур странным образом усиливался шрамом на его щеке:
— Каждый раз одно и то же. Занять деньги и надеяться, что кредитора убьют. Выгодное дело!
Прапорщик пребывал в замешательстве: манера говорить странного солдата, отсутствие обязательного при обращении к офицеру слова «сэр»… Но он был в армии новичком и потому перевёл взгляд на более опытного товарища. Лейтенант же, вместо взбучки, смущённо улыбнулся солдату и водрузив головной убор на положенное место, доложил:
— Это прапорщик Мэттьюз, сэр. Привёл новобранцев.
Мужчина со шрамом приветливо кивнул:
— Рад видеть
— Мэттьюз, сэр. — невпопад повторил сбитый с толку юноша: офицер, подвергнутый телесным наказаниям?! Неслыханно! Сообразив, что сказал не то, он поправился, — Уильям, сэр.
— Добро пожаловать, Уильям! — Шарпу пришлось сделать усилие над собой, чтобы его голос прозвучал непринуждённо. Настроение было ни к чёрту. Сегодня был день отъезда Терезы. Новая разлука. — Где вы оставили своих людей?
Мэттьюз нигде их не оставлял — это сделал за него сержант, но он махнул рукой за ворота:
— Там, сэр.
— Ведите их сюда!
Шарп насухо вытер волосы куском холста:
— Сержант Харпер! Сержант Рид!
Харпер отвечал за обустройство новобранцев, а Рид, методист-трезвенник [4] , — за ротные талмуды. День предстоял хлопотный.
Шарп торопливо оделся. Дождь ненадолго прекратился, но холодный ветер с севера гнал высокие продолговатые облака, обещая ухудшение погоды в марте.
4
Методисты — церковь, возникшая в XVIII веке путём отделения от англиканской. Требовали последовательного, методического соблюдения религиозных предписаний. — Прим. пер.
Элваш и Бадахос разделяли восемнадцать километров и граница. Они были полной противоположностью друг друга и по виду, и по положению на разных концах пологой равнины. Укрепления торгового городишки казались игрушечными в сравнении со стенами огромного центра целой провинции. Тёмное пятно Бадахоса на востоке представлялось Шарпу жадной пастью чудовища, только и ждущего, как бы проглотить Терезу. Думать о том, что его женщина должна ехать туда, было невыносимо, но там находилась их дочь, и Шарп знал, что без колебаний отдаст жизнь за них обеих.
Вдруг мысли о Терезе и Антонии разом вылетели из головы. Прошлое, его ненавистное прошлое здесь, в Элваше! Жёлтая образина, мерзкое хихиканье и подёргивание… Господи, в ЕГО роте?! Шарп с отвращением узнал эту полоумную ухмылку.
— На месте стой! — сержант отдавал команды, — Налево! Стоять, свинские морды! Смизерс, держи свой поганый рот на замке, или я набью его грязью!
Сержант развернулся, как на смотре, и, печатая шаг, подошёл к Шарпу:
— Сэр!
Прапорщик обратился к капитану:
— Сэр, это сержант…
Тот оборвал его:
— Хейксвелл. Не трудитесь, с Хейксвеллом мы — старые знакомцы.
Сержант хихикнул, роняя на подбородок паутинку слюны. Шарп прикинул, сколько ему может быть лет? Выходило — около сорока. Лишь глаза, пустые и бессмысленные, не имели возраста. Капитан не стал играть с ним в гляделки, переведя взгляд на Харпера: Сержант Харпер, позаботьтесь о вновь прибывших.
— Да, сэр!
Шарп повернулся к Хейксвеллу:
— Ты вступил в эту роту.