Ротмистр Гордеев 3

Дашко Дмитрий

Я, конечно, знал, что отношения между Куропаткиным и Алексеевым далеки от идеала, но, чтобы настолько…

Куропаткин поворачивается ко мне с любезной улыбкой.

— Думаю, ротмистр, что мы можем раскрыть вам наш план этой кампании…

— Говори за себя, Алексей Николаич, — Алексеев морщится, словно зажевав целиком лимон.

— Мы отдаем должное героизму наших солдат и офицеров, вашему личному мужеству Николай Михалыч, однако сражение под Ляояном не имеет решающего значения, и даже оставление наше армией этого города ничего не изменило

бы в плане кампании. Ляоян — прекрасная позиция, но он — лишь одна из позиций и только.

— Позвольте, ваше высокопревосходительство?.. От лица, так сказать окопного офицера?

— Давайте, Николай Михалыч, — властно вмешивается в разговор наместник.

— Солдаты и офицеры вступали в эту войну с глубоким убеждением, что наша победа над японцами — лишь вопрос времени, — начинаю я.

— Верно, — с улыбкой замечает Куропаткин. — Я неизменно твержу: война должна кончиться только нашей победой, никто из нас ранее этой победы не попадет домой. И победа наша с подходом подкреплений несомненна.

— Плечо великовато, — разбавляю пафос его слов я.

— Что? — хмурится генерал.

— Позвольте, я на карте?

Куропаткин кивает, хотя и недоволен, что я уперся и не пляшу под его дудку.

— Пожалуйста…

— Благодарю, вас.

Подхожу к карте на стене. Показываю карандашом на однопутную нитку Транссиба.

— До центральных губерний России, откуда, собственно и идет снабжение фронта боеприпасами, вооружением и пополнениями, семь тысяч верст. При том, что через Байкал составы приходится перегонять паромами. А это время на загрузку и выгрузку. Это до полка в сутки. У японцев же до корейских портов пароходами всего ничего, и враг может доставлять к театру боевых действий по две — две с половиной дивизии.

— Наш флот в состоянии пресечь это! — вскидывается уже наместник.

— Почему же он до сих пор это не сделал?

Ох и попал я в больное место, желваки на скулах и Куропаткина, и Алексеева так и заходили.

— Эскадра Рожественского уже в пути, — гудит в бороду наместник, вступаясь за своих, флотских.

— А если её ждет неудача? У вас есть резервный план?

По тому, как побагровел Куропаткин, и засопел Алексеев, понимаю, что, изрядно перегнул палку. Надеюсь, дальше фронта не пошлют.

Алексеев прокашливается.

— Знаете, ротмистр, мне вас аттестовали, как большого оригинала… Но, чтобы настолько!

Похоже, пора линять, пока снова на губу не отправили. Привстаю, но меня останавливают.

— Николай Михалыч, — тон Куропаткина кажется спокойным и даже доброжелательным, хотя, мамой клянусь, за время нашего разговора он готов был меня пару раз растерзать в клочки за дерзость. — А как бы вы поступили на моем месте?

— Сколько накоплено резервов? В живой силе и боеприпасах? — вопросом на вопрос отвечаю я.

— Для решительного победного удара надобно полмиллиона солдат. Я готов отступать даже за Харбин для генерального сражения. Японцы растянут коммуникации, у них уже чувствуется

усталость от войны. Они призвали в строй почти миллион — это предел их мобилизационных возможностей. А потеряли погибшими и ранеными около ста тысяч — это численность их армии мирного времени. Мы перевели многие письма из дома, найденные на убитых японцах. Там сплошные жалобы на тяготы войны для мирного населения — рост цен, налогов, в армию призывают призывников следующего, 1905 и даже 1906 года.

— При отступлении за Харбин японцы воодушевятся своими победами. Настроение же наших бойцов упадет до нуля. Армии нужна победа. Порт-Артуру нужна надежда. Победа нужна стране. Или вы полагаете, что Россия не несет тех же тягот войны в тылу, что и японцы, о которых вы, ваше высокопревосходительство, мне так красочно живописали?

Оба высокопревосходительства молчат, ожидая продолжения. Тем более, что на вопрос Куропаткина я пока так и не ответил.

— Я бы употребил время, оставленное природой (в распутицу наступать нельзя, вы совершенно правы), чтобы формировать несколько ударных кулаков, и как только установится благоприятная погода, устроить японцам тот самый Седан. Используя для этого наиболее мобильные части.

— И как вы добьётесь мобильности? Основной род войск у нас — пехота. Конные атаки на подготовленные позиции — безумие.

— Прорыв линии обороны осуществляется пехотой, господин генерал, а затем в прорыв вводятся мобильные части, конница при огневой поддержке тачанок. И эти соединения и осуществляют удары по тылам противника, сея панику и разрушения.

Повисает пауза.

Куропаткин так и сверлит меня взглядом. Молчит и Алексеев.

Гроза не случилась. Куропаткин усмехается.

— Николай Михалыч, — его тон сама любезность, — вы не думали об Академии Генерального штаба?

— Нет, ваше высокопревосходительство. Обещаю подумать после окончания войны.

— Что ж, ротмистр, благодарю за интересную беседу. Думаю, что и господин наместник со мной согласится.

Алексеев благосклонно кивает.

Дерзость моя прощена? Или оба их высокопревосходительства сочли нахального ротмистра забавной зверушкой? И потому меня не разжаловали в рядовые…

— Даю слово, вы получите пополнение в первую очередь. Сколько времени необходимо, чтобы восстановить эскадрон особого назначения?

— За неделю не обещаю, но за полтора месяца смогу довести новобранцев до нужных кондиций, — беру повышенные обязательства я.

На самом деле — этого мало, очень мало, но времени в обрез.

— Будут сложности, обращайтесь через моего адъютанта, я дам ему соответствующее распоряжение, — резюмирует Куропаткин.

Благодарю генералов и отбываю в госпиталь.

На улице льет как из ведра. Флаг над деревянным шпилем над домом командующего висит мокрой тряпкой, хоть отжимай. И в сухую-то погоду Ляоян не может похвастаться качеством уличного покрытия, а тут… под проливным дождем…