Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
Доверительно наклоняюсь к Шведерскому:
— Пригласите ко мне господина ротмистра Скоропадского.
Мишель козыряет и исчезает за дверью.
— Душа моя, — целую Соню в висок, прикрытый прядкой чудесных волос, — спасибо за лекарское искусство, но, как видишь, служба зовет.
— Будьте осторожны, господин ротмистр, вижу, вас опять влечет в рискованные приключения, — иронизирует Соня, и добавляет серьезно, — я не переживу, если с тобой что- то случится.
Она обнимает меня и быстро, словно
Надоевший дождь лупит по крыше.
Сидим со Скоропадским в закутке, гордо именуемом моим кабинетом, и, вмещающем кроме нас двоих, письменный стол, пару стульев и самодельные полки для бумаг и прочего канцелярского имущества.
В который раз просматриваем список вольноопределяющихся нашего эскадрона в попытках вычислить эсеровского агитатора.
— Воронович Николай Владимирович, вольноопределяющийся первого разряда, сбежал из Пажеского корпуса в добровольцы…
— Сбежал? — уточняю я.
— Самовольная отлучка, — сверяется с бумагами Скоропадский.
— Рисковый парень. Но не думаю, что это он…
В ответ на невысказанный вопрос, поясняю:
— Когда бы он успел в Пажеском корпусе наработать такие связи с эсерами[2]?
Скоропадский хмыкает, но оставляет свое мнение при себе.
— Всяких Капитон Илларионович, вольноопределяющийся второго разряда, студент четвертого курса Технологического института Императора Николая Первого.
— Горячее! Студенческая среда благоприятствует радикальным идеям.
Берём на карандаш.
— Осадчий Павел Аверьянович, вольноопределяющийся третьего разряда, выпускник Киевской учительской семинарии
— А, помню его… из крестьянского сословия парень. Кажется, второй сын зажиточного сельчанина из-под Херсона.
— Тоже потенциально наш кандидат. Остальные вроде, кажутся вполне благонадежными…
Судя по списку, остальные наши вольноперы из вполне «благополучных», как и Коля Воронович дворянских семей.
— И что будем делать, Николай Михалыч? Как определим, кто из этих двоих?
— Заключим пари: Осадчий или Всяких? — улыбаюсь я.
— А вдруг оба? — пугается Скоропадский.
Успокаиваю его:
— Помилуй… Сразу два эсера на наш эскадрон… Теория вероятности говорит нам, что это крайне сомнительно.
— Теория вероятности? — на лице Скоропадского изумление. — Что еще за история такая? Или вы имеете в виду математическую теорию вероятностей Остроградского, Лапласа и Гаусса?
— Не заморачивайтесь, Павел Петрович, я в фигуральном смысле.
Гоняю мысли по кругу.
Наши предположения со Скоропадским, по сути, построены на песке. Но, даже в высшем свете, могут быть молодые люди, разделяющие радикально социалистические идеи. Вспомнить хотя бы Софью Перовскую, дочь петербургского губернатора, потомка рода Разумовских, и организатора
Белая кость, голубая кровь…
— Может, ну её, эту самодеятельность? — Скоропадский машинально поглаживает единственной ладонью пустой рукав кителя, заправленный за ремень. — Ты, Николя, знаком хорошо и с контрразведкой, и с жандармами. Они профессионалы и разбираются в таких вещах лучше нашего.
Со скепсисом говорю:
— И возьмут под подозрение всех подряд из нового пополнения. Вся боевая учеба накроется медным тазом, а мы с тобой, как и остальные господа офицеры эскадрона, замучаемся писать рапорта и объяснительные. Ты этого хочешь?
Скоропадский тяжело вздыхает, понимает, что я кругом прав. А у меня прямо руки чешутся самому разобраться в истории с агитатором.
— Паш, давай договоримся так — мы его установим, а потом передадим аккуратно наши наблюдения и соображения в руки Николова и Сухорукова.
— Bien[3]. Но каким макаром?
Кручу в голове все, что помню из своего мира про полицейские приемчики — из книг, из сериалов…
— Вот скажи, Пал Петрович, где лучше всего вести агитацию? У нас, в эскадроне.
Скоропадский смотрит удивленно, явно не въезжает, к чему я веду.
— На занятиях по самоподготовке, — развиваю мысль я. — Счет, письмо, чтение… Под этим соусом можно неграмотному товарищу любую пропаганду и агитацию впарить.
— У нас десять вольноперов. Как поймем, кто из них кто?
— Послушаем. Под дверью, незамеченными.
Скоропадский открывает рот… чувствую — хочет возразить.
— История в белых перчатках не делается[4].
— Понимаю… Но подслушивать…
— Мы — эскадрон особого назначения, и методы у нас — особые.
Возразить Скоропадскому нечего.
Следующие два дня нам приходится с самыми разнообразными ухищрениями незаметно мониторить педагогические экзерсисы господ вольноопределяющихся.
Дождь не перестаёт, и это нам на руку. Кутаемся в плащ-палатки, лица прикрыты капюшонами, кто там в задних рядах слушает, и не разглядеть. Тем более в полутьме землянки, в которых постигают премудрости грамматики и арифметики новобранцы.
— Употребляемые нами цифры заимствованы европейцами у арабов, и потому называются «арабскими», — мел в руках вольноопределяющегося третьего разряда Павла Осадчего постукивает по самодельной грифельной (тут её называют аспидной) доске, рисуя цифры от одного до десяти.
— Ишь ты, арапские цифры, — балагурит кто-то из первого взвода.
— Арапы и арабы — сиречь не одно и то же, хотя издавна и живут рядом друг с другом в Северной Африке, — Осадчий поворачивается к слушателям. — Есть еще римская система записи чисел, но она гораздо менее удобна арабской.