Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— Война?
— Война, — подтверждаю я. — Любой, кто сейчас ведёт подпольную агитацию — враг и России и народа. Даже если у него самые благие намерения. Вот победим, и тогда будет видно.
— А победим? — пристально смотрит на меня Гиляровский.
В реальной истории мы проиграли. Но тут у нас появился шанс исправить ситуацию. И я буду держаться за него до конца.
— Без всяких сомнений. Россия обречена на победу!
— Мне б вашу веру, — задумчиво произносит он. — Знаете, я с самых первых дней не испытывал
И, как всегда, нет надёжных союзников, мысленно добавляю про себя. Вслух это я, конечно, не озвучиваю.
Почти вся Европа сейчас злорадно наблюдает за схваткой «колосса на глиняных ногах» с молодым, натасканным на кровь, наглым хищником. Причём, нашему врагу не только симпатизируют, ему помогают.
Сто двадцать лет пройдёт, и ничего не изменится…
На месте Европы точно должен быть большой котлован. Ну, может пусть Сербия остаётся. Само собой с Косово внутри.
— Владимир Алексеевич, наша задача, на текущий момент, разоблачить тех, кто ставит армии палки в колёса. Генералы и адмиралы — не наш уровень, но вот некоторые «революционеры» нам по зубам.
— Вы правы, — соглашается Гиляровский.
Он же помогает мне раздобыть комплект гражданской одежды, включая нательное бельё. Правда, брюки сильно на вырост, а тёмный пиджачок почему-то узок в плечах, но после ряда хитрых манипуляций я начинаю походить на обычного мастерового.
В качестве обуви сапоги (само собой, не офицерские), а надвинутый по самые уши картуз меняет мою внешность до неузнаваемости.
— Хорош! — смеётся Гиляровский, когда я предстаю перед ним во всей красе.
Соня, которую тоже пришлось посвятить в наш секрет, одобрительно улыбается.
— Тебе, Николя, это даже в какой-то степени идёт.
— Молодцу всё к лицу, — хмыкаю я.
Снаружи слышится подозрительный шум. На «часах» у входа стоит верный Кузьма. Никого постороннего, включая хоть самого генерала Куропаткина, без моего приказа он сюда не впустит.
На всякий пожарный прячусь, но тревога оказывается напрасной — пришёл с докладом Павел Петрович Скоропадский.
— Как было приказано: отправил вольноопределяющегося Всяких в Ляоян с поручением.
— Отлично. Как он среагировал?
— Обрадовался.
Ну, то, что обрадовался — это ещё ничего не говорит. Для нормального военного поездка в тыловой город сродни увольнению.
— Он попросил разрешения вернуться на следующие сутки, — добавляет Скоропадский.
А вот это уже действительно интересно.
— И? — многозначительно спрашиваю я.
— Я разрешил.
— Надеюсь, не стал выпытывать подробности, зачем ему это нужно?
— Обижаете, — подкручивает кончик щеголеватого уса Скоропадский. — Если бы не стал уточнять, он бы точно заподозрил. А так ему
— Что он тебе пообещал? — интересуюсь я, понимая, что одними словами вольнопер не отделался.
Скоропадский не разочаровывает:
— Бутылку хорошего коньяка по возвращению. Как думаешь, не обманет?
Ага. Кажется, мы на верном пути. Вольноопределяющемуся очень нужно в город. Даже очень-очень.
— Пусть только попробует обмануть! Коньяк — это не шутки!
От части в Ляоян ведёт одна дорога, поэтому я выезжаю за час до отправления Всяких. Если быть точнее, выезжаем трое: я, Гиляровский и Павел.
В укромном месте снимаю с себя мундир, отдаю Скоропадскому, чтобы отвёз в часть, и переодеваюсь в штатское.
Пожимаю Павлу руку.
— Удачи, Николя! — говорит он.
— Удачи всем нам! — поправляю я.
— Конечно!
Вряд ли связной эсеров живёт по пути в Ляоян, так что вольноопределяющегося мы с Гиляровским ждём у городских ворот. Так надёжней.
То и дело мимо проезжают тяжелогружённые подводы, шастают вездесущие китайцы. Пару раз устало протопали небольшие отряды пехоты.
— Что-то задерживается господин вольноопределяющийся, — недовольно качает головой Гиляровский. — Непорядок.
— Появится, — успокаиваю я. — Мы не могли его упустить. А он не может не выполнить поручение. Пал Петрович тогда с него голову снимет.
— Он такой. Он может, — усмехается журналист.
Чтобы время летело быстрее, он рассказывает, как двадцать лет назад проник в закрытый от посторонних район железнодорожной катастрофы между Тулой и Орлом. Тогда мощный ливень размыл насыпь под путями, полотно буквально повисло в воздухе и разорвалось прямо под составом.
В итоге погибло больше сорока человек, включая и племянника самого Ивана Тургенева.
Власти пытались всячески замолчать трагедию, но Гиляровский сумел скрытно проскочить через оцепление и две недели сообщал читателям газеты «Московский листок» как ведутся спасательные работы.
— Громкая была история, — вздыхает он. — Больше всего погибших жалко. Сразу семь вагонов ухнуло в пустоту, а потом их ещё и засосало в жидкую грязь. Кто не сразу погиб, задохнулся в тине… До сих пор вспоминаю… и каждый раз становится не по себе.
Он затягивается папиросой, выпускает изо рта колечко сизого дыма и бросает окурок под ноги, чтобы затоптать башмаком.
— Осторожно, Владимир Алексеевич, — тихо произношу я.
— Что? Всяких появился?
— Явился — не запылился. Я ж говорил: никуда он от нас не денется. Теперь главное не упустить его из виду и следовать за ним. С богом, Владимир Алексеевич!
— С богом.
Дождавшись, когда всадник, в котором было легко узнать вольноопределяющегося, въедет через ворота, мы снова сели на лошадей и отправились за ним.