Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— Думаю, стоит поставить в известность полковника Николова, — предлагаю я, закончив краткий рассказ об обстоятельствах двух своих предыдущих встречах с тигром-оборотнем, правда, в тех двух случаях тигром оказывался предатель Вержбицкий, а тут — совершенно другой человек.
— Вы правы, Николай Михалыч, — Сухоруков прячет цилиндр в карман, предварительно завернув в носовой платок, сохранивший относительную чистоту.
— Но сперва надо как-то привести себя вы божеский вид.
— И тут не могу с вами не согласиться.
Жандарм
По дороге успеваю послать через одного из относительно чистых жандармов весточку Скоропадскому об окончании операции и печальной участи вольноопределяющегося Всяких.
Таких грязных лаоваев[1] в этой китайском помывочном заведении еще не видели. Мы заплатили какую-то мелочёвку, благо Сухоруков спонсировал наше восстановление чистоты из каких-то своих особых, возможно, секретных, жандармских фондов.
Улыбающаяся китаянка (была бы вполне миловидной, если бы с нее смыли ту тонну румян и белил, которыми она была размалевана по местной моде того времени) с церемонными поклонами выдала нам ключики от шкафчиков для ценных вещей и одежды и провела в следующее помещение мужского отделения.
Здесь мы сдали пожилому китайцу нашу пропитавшуюся грязью обувь и одежду.
— Постирать, высушить и выгладить! — строго напутствовал на ломаном китайском Сухоруков.
— Виссе бутет сиделано, господина… В луцсем виде, не изволите сомнватеся.
Китаец дважды хлопает в ладоши, в раздевалку тут же просачиваются двое расторопных мальцов, которые в шесть рук вместе с гардеробщиком помогают нам раздеться и выдают взамен небольшие квадратные полотенчики. И так же с поклонами провожают нас, собственно, в помывочное отделение.От местных харчевен отличатся только тем, что вместо столов с яствами — большие бочки-ванны с водой разной степени горячести: от почти крутого кипятка, до теплой, холодной и даже ледяной воды.
Посетители кто нежится и отмокает в этих бочках, ктояростно трет себя мочалками или пригоршнями соли (этакий скраб).
Выбираем себе бочки с водой по вкусу и принимаемся отмокать от въевшейся в кожу и волосы грязи.
Сухоруков, блаженно фыркая, погружается почти в кипяток. Усы жандарма довольно шевелятся, кожа приобретает пунцовый цвет — ну, вылитый вареный рак.
Мы с Гиляровским нежимся в воде попрохладнее — градусов под сорок.
Я блаженствую… скребу кожу пальцами и ногтями. Как, оказывается, порой немного надо для счастья — вдоволь горячей воды и мыла… хотя мыла в традиционном понимании здесь нет — его заменяет смесь какой-то местной жирной глины, золы и щелока.
Сперва кажется, что от такого средства только еще больше пачкаешься, но, смываешь его водой —
Жандарм выбирается из исходящей паром бочки, прикрывая чресла квадратным полотенчиком, опускается рядом с нами.
— Господа, как впечатления от местной экзотики?
— Приемлемо, хотя с нашей русской баней не идет ни в какое сравнение. Тут, поди, и парной нет? — замечаю я.
— Есть, Николай Михалыч, какая ж баня без парной, хоть и у китайцев, — поясняет Гиляровский.
Ну да, он по журналисткой привычке, поди, не только всю передовую излазил, но и в тылах все изучил досконально.
Я задумываюсь. Интересно же попробовать, раз уж здесь оказались.
Жандарм толкует мои размышления по-своему.
— Ротмистр, времени у нас достаточно. Пока китаезы приведут в порядок нашу одежду, и попариться успеем и перекусить. Тут все это входит стоимость.
Офигеть — all inclusive в полный рост. Оказывается, тему никакие не турки придумали, а китайцы.
Вслух говорю:
— Что ж, милостивые государи, показывайте эту китайскую парилку.
Прикрываемся полотенчиками и движемся следом за жандармом на третий этаж.
Парилка местная — отдельное помещение, довольно большое, по краям располагаются приподнятыми невысоко над уровнем пола помостами, покрытыми циновками-татами, а посредине… деревянные рельсы, ведущие куда-то вглубь за плотный занавес. Именно оттуда и пышет жаром, а в самой «парилке» не так уж и жарко — градусов под пятьдесят.
Шагаю к занавеси, но Сухоруков останавливает.
— Устраивайтесь, ротмистр, — он делает приглашающий жест в сторону помоста с татами, и сам устраивается на циновке, наподобие римского патриция.
Гиляровский тоже забирается на циновку и вытягивается всем своим дородным телом профессионального борца.
Остальные усаживаются и укладываются на свободные места на циновках.
За занавесом раздаются гортанные китайские крики, и несколько полуголых — на них только короткие штанишки и нарукавники, чтобы уберечь руки от ожогов, блестящих потом, словно маслом, китайских банных служителей, выкатывают раскаленный монолит — вот для чего нужны деревянные рельсы.
Они плещут на камень — а это темный, почти черный нефрит, водой из ковшиков, и пар окутывает собой все помещение, словно туманом поглощая наши фигуры.
Вымоченное в ледяной воде полотенчико, уложенное на темя — прекрасно пани от жара, позволяющее сносно дышать в этом филиале жаркой преисподней.
Пар проникает в поры отмытой кожи, очищая их до самых глубин организма — чистим чакры, не иначе.
Тело расслабляется, горячий пар укутывает, словно ласковая вата, веки тяжелеют, наливаясь свинцом… То ли усталость дает о себе знать, то ли…