Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
– Ну а, допустим, получилось? – Предположила я, поразмыслив. – Представь себе. Что бы тогда делал?
– Я? – Переспросил Канарейка и впервые за всё время нашего разговора задумался. Правда, ненадолго – только на миг. – Не понимаю…Я-то чего должен делать?
Что ж, так я и предполагала. Опять стало неприятно, но я попыталась этого не показать.
– Значит, ничего бы не сделал?
– Нет, ну а что я, жениться сразу должен? – Вадим был совершенно искренне возмущён. – Ты посмотри на меня. Какой я муж? Да я вообще жениться никогда не собираюсь.
– Серьёзно? – Изумилась
– Абсолютно. – Вадим действительно посмотрел на меня безо всякой иронии. – Мне и так неплохо живётся.
– По-моему, тебе сейчас просто рано об этом говорить.
– Господи, да какая разница – рано или поздно? Думаешь, через десять лет я стану другим?
Я в свою очередь взглянула на Канарейку, напрягая воображение, попыталась представить его в возрасте двадцати пяти лет. Нет, он, и правда, вряд ли изменится. Его внешность станет ещё более совершенна с годами, а характер – более круче. Он и сейчас превосходно знает себе цену – красивый, холёный мальчик, обожаемый всеми баловень судьбы. Он самоуверен и полон амбиций. Он слишком высоко ценит свою свободу и никогда в жизни от неё не откажется.
Вадим повёл Нику домой, а я, стоя возле подъезда, всё ещё размышляла о странностях человеческой натуры и никак не могла разобраться: какой же он, Канарейка? Хороший или плохой? Безусловно, что-то стоящее и даже отчасти благородное в нём есть…Но держаться от его чар надо подальше – он не из тех, кого можно привязать к себе. Девушку, имеющую несчастье от него забеременеть, Вадим едва ли станет жалеть – он просто перешагнёт через неё и равнодушно пойдёт себе дальше. Он не нуждается в постоянстве, он без ума от своей собаки, а мы, девушки, и весь наш женский род являемся для Вадима Канаренко всего лишь средством удовлетворения его рано проснувшейся мужской потребности. Конечно, не мне его судить. Я, во всяком случае, смотрю на вещи трезво, и влюбиться в Канарейку никогда себе не позволю. Следовательно – и бояться мне нечего.
Вернулся Вадим чуть позже, чем обещал.
– Прикинь, - сообщил он мне весело, - пока мы с тобой ходили, там полный дом народа собрался. За столом сидят, обедают – только ложки звенят. Насилу вырвался.
– У меня почти та же самая история. – Улыбнулась я. – Маме пришлось с три короба наврать для того, чтобы из дома смотаться без обеда.
И снова мы торопливо шли по бесконечно длинной дороге – скользкой, заледеневшей, морозной. Воздух пах свежим холодом, и его хотелось вдыхать полной грудью, рискуя простудить горло. Солнце светило прямо в глаза, я щурилась, но с огромным удовольствием подставляла лицо под лучи. Они, конечно, нисколько не согревали меня, но чувствовать на коже их ласковое касание всё равно было приятно.
– Вадим, а кто твои родители? – Опять нашёл на меня порыв жгучей любознательности. Благо, и собеседник попался на редкость словоохотливый.
– Родители? Отец – военный лётчик, мама – учительница. Английский преподаёт в Звёздном Городке.
– Да ну! На вражеской территории? Там знают, что она – твоя мама?
– Знают, наверное. Нет, определённо знают. Севка Пономарёв ей как-то после уроков цветы подарил, чтобы она их Варьке передала.
– Здорово…- Протянула
Канарейка с досадой поморщился:
– Да Пономарёв вообще воевать не умеет. Ты бы его видела – умерла бы со смеху.
– Почему?
– Да он шизик полный. Не от мира сего. Это Дубровин его ещё боле менее духовно поддерживает. Носится с ним как с торбой писаной, уроки по двести раз объясняет, комсорг хренов. Отличника из него пытается сделать. Будто не соображает: Пономарёву родаки готовый аттестат с пятёрками купят и в любой вуз за бабки устроят. Не пойму только, как он там учиться будет? С его мозгами в пору улицы подметать…Ха…Дубровину вместе с ним поступать придётся и шефствовать дальше.
Каждое слово Вадима резало слух, оставляло в душе неприятный осадок. Я ещё помнила, как хорошо отзывался о Кирилле Дубровине Виталик, и мнение о нём я уже успела составить самое лучшее. Агрессия Канарейки в адрес Кирилла почему-то заставила меня возмутиться, словно я лично была знакома с лидером звёздновской тусовки.
– Почему ты их так ненавидишь? – Перебила я Вадима резко и неожиданно для самой себя.
Он сбавил шаг, взглянул на меня насмешливо:
– Опять двадцать пять. Помнится, мы это уже обсуждали.
– Обсуждали. Но я по-прежнему не могу понять, зачем вам нужна эта война. Тебе нравится драться – так и скажи. Дерись с Шумляевым, если уж на то пошло. Это ему вы в первую очередь должны были объявить войну, он того стоит. А Виталик мне рассказывал про Кирилла Дубровина – он же хороший парень. И жизнь его, насколько я поняла, не балует особо. А ты на него взъелся из-за того, что он тебя ударил. Извини, но это, по-моему, чистой воды ребячество.
Зря я так разошлась. Выслушав меня до конца, Вадим склонил голову с бесстрастным хладнокровием:
– Спасибо за лекцию. Знал бы Дубровин, какой у него тут адвокат выискался – голову бы потерял.
Меня так всю и опалило стыдом с головы до ног, даже уши, наверное, зарделись. Я поняла, что имел в виду Канарейка, удивилась только, почему меня это так смущает.
– Значит, ты считаешь это ребячеством? – Продолжил между тем Вадим, и в голосе его не было больше и тени насмешливости. – Ну так я поставлю тебя в известность, Ксюшенька. Никогда и никому в жизни я не позволяю бить себя по лицу. Понимаешь? НИ-КО-МУ И НИ-КОГ-ДА. Даже родителям. Отец когда-то давно пробовал меня таким образом воспитывать – теперь не пытается, себе же дороже вышло. И уж тем более я не позволю поднимать на себя руку сыну какой-то там алкашки, пусть даже из Звёздного Городка.
– Он не виноват в том, что у него такая мать. – Снова тихо заступилась я за совершенно незнакомого, но почему-то очень симпатичного мне Кирилла Дубровина.
– А я против его матери ничего и не имею. – Жёстко отрезал Вадим. – Как в басне Крылова говорится: он виноват лишь тем, что хочется мне кушать.
– Это ты к тому, что он виноват тем, что тебе просто хочется войны? – Теперь пришла моя очередь усмехаться и иронизировать.
– Нет, не к тому.
– Ну почему же? Судя по басне, такова мораль. Ты же не зря её мне процитировал!