Роза в цепях
Шрифт:
Затем заглянул в пергамент и зашевелил губами. Женщина стояла, опустив глаза в землю, и не смотрела на своих мучителей. Одинокая слеза побежала по ее щеке.
— Мигдония, — прочитаа распорядитель. — Невольница двадцати лет от роду, родом из Парфии. Привезена в Италию в пятилетнем возрасте и выращена в доме Гая Юлия Мигдония. Нрава кроткого, без дурных привычек, в воровстве не замечена. Может прислуживать и ухаживать за волосами. Грамотна — умеет читать, писать и считать…
Затем он назвал ее рост, вес, размер ноги, цвет глаз, другие отличительные знаки и исходную цену. Торг начался. Желающих было много, и цена на рабыню быстро росла. Наконец сумма стала настолько
Наконец осталось всего два участника спора — мужчина в латиклаве сенатора [12] и старик, такой старый, что сидел на принесенных с собой подушках, и трое рабов поддерживали его, не давая упасть. Поединок принял серьезный характер. За парфянку уже давали девять тысяч сестерциев. К сумме в девять тысяч сестерциев старик прибавил динарий. Сенатор задумался. В зале стояла тишина. Все с напряжением ждали, кто победит.
— Девять тысяч сто десять сестерциев! — сказал сенатор.
12
латиклава — одежда составлявшаяся из рубашки и тоги. Сенаторы одевались в одежду белого цвета.
— Даю еще динарий? — крикнул бабьим голосом старик, Он был бледен как мел, и изо рта у него стекала слюна.
— Даю еще пять динариев, — в наступившей тишине еще раз повторил старик.
Сенатор с трудом дышал от гнева. Он был толст и его мучила одышка. Он что-то считал на пальцах и раздумывал, продолжать ли торг. Распорядитель деревянным чиновничьим жезлом стукнул о трибуну.
— Девять тысяч сто тридцать четыре сестерция! — громко объявил он. — Уважаемые граждане, кто даст больше?
В зале стояла полная тишина, было слышно лишь дыхание сенатора, да скрип помоста, на котором стояли рабы. Вдруг раздался властный и уверенный женский голос:
— Девять тысяч пятьсот!
Старик резко повернулся. Его головка от столь резкого движения чуть было не слетела с плеч. Сенатор от неожиданности задохнулся.
Все смотрели в сторону нового участника торга. Это была высокая, блистающая роскошью самоуверенная матрона. Все присутствующие с почтением слушали, что она скажет дальше. Но та молчала. Она ждала дальнейших событии.
— Девять тысяч пятьсот сестерциев! — деланным равнодушным голосом объявил распорядитель.
Затем он опять осведомился у присутствующих, не хочет ли кто-нибудь из них добавить к вышеуказанной сумме. Но ему никто больше не ответил.
— Бывшая рабыня Гая Луция Мукелы Мигдония продана с позволения божественного нашего императора Клавдия и государства новой владелице Деции Фабии из рода Катула, — объявил тогда распорядитель.
Мигдонию одели и отвели тут же подбежавшие рабы Деции Фабии. Распорядитель подошел к сидящей Актис, заставил подняться и вывел ее на то же место, где только что стояла Мигдония. Актис предстала перед публикой. Лицо её пылало огнем, хотя внешне было бледным, сердце металось в груди и неистово хотело вырваться наружу. Руки потянулись было к еще только начавшейся развиваться груди, чтобы прикрыть её, но распорядитель шепотом приказал ей опустить их.
С величайшим усилием девочка выполнила приказ. От волнения она
Нужно сказать, что Фабия — новая владелица Актис, была самой богатой женщиной в Капуе, и сегодня она очередной раз поразила город своим размахом. Женщина, у которой теперь предстояло жить Актис, славилась на всю округу своим вздорным характером и жестоким обращением с рабами, их у нее было около трехсот. Она была замужем за начальником Кампанского легиона. Но, так как муж, женившись на ней, не имел почти никакого состояния, то в доме у него власти было мало. Всем заправляла Фабия, получившая состояние от своих знатных предков. Она вообще больше любила мужа, когда тот был в отъезде. Матрона любила жить вольно и с блеском, во всем подражая утопающему в роскоши императорскому дому.
Детей у нее не было, да она и не собиралась их заводить. Ей вполне хватало тех дней, когда она изредка собирала у своих рабынь, имеющих детей, трех или четырехлетних младенцев и, нацепив им на спины голубиные крылышки, нагишом пускала резвиться вокруг себя, умиляя многочисленных гостей и клиентов мужа их забавным лепетом и своей добротой. Но эта забава очень быстро ей надоедала, и гордая Венера прогоняла своих Купидонов к их матерям. Перед этим она никогда не забывала собственноручно высечь виноградной лозой одного или двух малышей, имевших неосторожность чем-нибудь досадить рабовладелице. Обычно после такой экзекуции, наслушавшись жалобных криков несчастных младенцев, она веселела и даже становилась добрее и ласковей со своей челядью. Но, к сожалению, для последних такие моменты были довольно редкими в её доме.
Богатство, роскошь и весёлые праздники, устраиваемые хозяйкой дома, поражали гостей своим размахом, а обеды обилием и разнообразием вин и закусок.
Фабию считали в обществе женщиной с тонким вкусом, хорошими манерами и умеющей развеселить и развлечь каждого, кто попадет к ней в дом. Разумеется, чтобы поддержать овей авторитет среди капуанской знати. Хозяйка лично занималась всеми домашними делами и командовала многочисленной армией прислуги. Каждый из трехсот рабов имел индивидуальное задание, которое он должен был выполнять прямо-таки с виртуозной быстротой и старательностью, иначе его тело могло вмиг познакомиться с плетками и кнутами палачей-африканцев, а уж их в отсутствии старательности никто обвинить же мог.
Обо всем этом Актис еще не знала, когда, сгорая со стыда, одевала свою бедную одежонку и вместе с Мигдонией в сопровождении двух рабов, судя по толстым лицам евнухов, шла через весь город на окраину Капуи в поражающую глаз виллу Деци Фабии Катулы.
Ее судьба сделала еще раз крутой поворот и понесла Актис к новой, неизвестной и от этого еще более пугающей жизни — жизни, полной невзгод, страха и унижений, ужаса и отчаяния.
А уже холодный в приближении зимы ветер играл волосами девочки и быстро осушал слезы, льющиеся из её прекрасных греческих глаз, он словно уговаривал Актис не отчаиваться и напоминал о всесилии олимпийских богов, внушая ей надежду на их помощь и содействие.