Рождение королевы
Шрифт:
— Пусть обрушаться на их головы жар войны и пожаров, пусть вольно войдёт в их дома холод смерти, пусть их всех настигнет гибель в шаге от самого желанного на свете! Заверяю своей душой и приношу все их жизни в жертву в твою честь, — звучали страшные слова древнего ритуала.
Сознание, как и жизнь, покидали её величество Ренерель Сарнийскую. И последним, что она почувствовала, находясь уже на грани между жизнью и смертью, как какая-то неведомая сила отрывает её от земли.
Глава 13
Осень уже почти скинула свой богатый наряд,
— Осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать, — едва шевеля губами, тихо повторила ожидавшая автобус женщина, лет пятидесяти на вид.
Автобус в этом направлении ходил редко, с большими перерывами. Да и то сказать, остановка стояла на большом пятаке, образовавшемся на перекрёстке нескольких дорог. Женщине предстояло ехать наверное по самой тихой, через дачи, стоящие с двух сторон от дороги, до конечной. Дом престарелых.
Вроде всего лишь обозначение конечного пункта, причём наиболее точное из возможных. Потому что действительно, усадьба дворян-меценатов, когда-то, после возвращения главы семейства из французского похода одна тысяча восемьсот четырнадцатого года, здесь, в парке усадьбы, по его распоряжению были построены большие и светлые здания. Одноэтажные, длинные, не имеющие никаких архитектурных изысков, они были наверное самым ценным в этих местах. Это были памятники человеческой души, потому что предназначались они для ветеранов Отечественной войны восемьсот двенадцатого года, оставшихся в одиночестве и по состоянию здоровья, нуждающиеся в уходе и присмотре. Одинокие калеки, которые оказались никому не нужны. А здесь для них не только нашёлся кров и кусок хлеба, но и были приглашены лекари с проживанием. Позже здесь будет постоянный земской врач.
Видимо поэтому судьба была к этому месту милостива. Ни войны, ни революции не нарушали её покоя. Особняк и флигели не только выстояли, но и продолжали служить людям. Давно уже не было здесь хозяев, да и назначение этого места несколько раз менялось. От жилого дома до госпиталя, сначала Красной Армии времён гражданской войны, потом Отечественной. Долгие годы здесь располагалась психиатрическая больница. А с конца восемьдесятых дом престарелых.
И больше ничего здесь не было. Даже небольшая деревенька на тридцать дворов давно исчезла со всех местных карт и растворилась среди домиков СНТ. И по логике, наверное это было самое правильное название. Но вот звучание…
— Конечная, «Дом престарелых», — каждый раз это звучало, словно предзнаменование обречённости, словно приговор судьбы.
Сразу за остановкой начинался небольшой тротуар, который вёл к монументальной входной арке.
— Надюша приехала, — оторвался от своего занятия один из старичков, широко заулыбавшись.
— Здравствуйте, — поздоровалась со всеми сразу Надежда Аркадьевна Царёва. — Смотрю, работа кипит.
— А то как же? — кряхтя поднялся с небольшой табуреточки другой. — Погода пока стоит, глядишь и закончим вовремя, до дождей. Нам только здесь, в воротах осталось решётки прокрасить.
— Не буду отвлекать, — улыбнулась Надежда Аркадьевна. — А то дожди со
Она поспешила в главный корпус, бывший дворянский дом. Там располагалась администрация, а крылья здания были отданы под больничную часть и комнаты самых тяжёлых, сильно болеющих стариков. Они должны были быть под постоянной опекой и присмотром. И порой минуты, что требовались на то, чтобы вызвать врача, были решающими.
Надежде нужно было сообщить о своём приезде, а потом идти к одному из ветеранских флигелей. Именно там среди вековых, если не старше, елей доживали отпущенный срок самые пожилые обитатели дома престарелых. Возраст некоторых подбирался к сотне.
— Алла Михайловна, — окликнула причину своих поездок сюда Надежда, заходя в большую комнату, где старики собирались вечерами перед телевизором или для долгих разговоров.
Алла Михайловна, сухонькая старушка с ласковой улыбкой, всегда предпочитала глубокое кресло у окна. Старое, ещё дореволюционное, массивное. Надежда знала, что раньше оно стояло в административном корпусе. Там и приглянулось Алле Михайловне. Когда его решили выкинуть, она вступилась за него, как за родное. И даже мастера и перетяжку оплатила сама. Поэтому это было лично её кресло, всегда развёрнутое к большому окну.
Рядом с креслом лежали два откормленных котища! Когда-то прибились к дому престарелых, лет восемь назад. А заведующая прогонять не стала. Уход не большой, а старикам радость. Рыжий и Шпрот были избалованы и заласканы, чувствовали себя здесь хозяевами, и персоналу приходилось следить, чтобы старики не отдавали им лучшие кусочки своих и так не слишком богатых на разносолы обедов и ужинов.
А недавно это два охламона притащили с очередной прогулки абсолютно белого щенка. Сначала его оставили вроде как на время, пока найдутся хозяева, по виду щенок напоминал хаски, только без маски на мордочке. Даже расклеили объявления. Но…
Дачи вокруг, и брошенное каждую осень зверьё здесь было далеко не новостью. Поэтому и заведующая уже забрала Клыка, как назвали щенка, и свозила в ветеринарку в город.
— Если и правда хаски, то щенок может хулиганить, — беседовала с ней по дороге Надежда Аркадьевна.
— А что делать? — вздохнула заведующая. — У него уже вон и миска своя, и ошейник. Пал Григорич свой ремень не пожалел. И на кличку откликается. Старикам по восемьдесят, а кому и девяносто! Они ж к этой живности, как к детям относятся. Да и щенок похоже домашний был. На улицу просится. У них график, кто и когда ведет Клыка гулять. Не заберут, пусть живёт. Поэтому ни глистов, ни блох быть не должно, а вот все прививки должны быть.
— Сама оплатишь? Давай напополам? — предложила Надежда.
Пёс так и прижился, названный по произведению Лондона, пока этот дачный волк везде ходил под охраной двух котов.
Алла Михайловна была профессором, доктором исторических наук, автором более сотни статей и нескольких глубоких исследований. Всю жизнь она посвятила изучению истории, а вот семьи у неё не было. Сама осталась сиротой ещё в войну.
— Терять семью это страшно, дорогая, — говорила она во время долгих бесед с Надеждой. — Те, для кого Петербург навсегда остался Ленинградом, это хорошо понимают. Не все отважились ещё раз рискнуть. Я из таких.