Рождение новой России
Шрифт:
Немногие из «вольнодумцев» тех времен могли себе представить, как можно писать о «рабах», которым «законы могут утвердить полезное для собственного имущества и привести их в такое состояние, чтоб они могли купить сами себе свободу», о необходимости замены «жестокости» по отношению к крестьянину «умеренностью», как можно поставить своей целью «все устраивать ко благу всех вообще и всякого особо», предлагать «задачу» о собственности крестьян и т. п. и в то же самое время издавать указы о праве помещиков ссылать своих крестьян на каторгу, запрещении жалоб на помещиков и превращать крестьян в «крещеную собственность», а помещиков — в неограниченных и всесильных владык.
Ф. Энгельс, давая оценку дипломатии русского царизма
56
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 24.
57
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 30.
58
Там же. Т. 39. С. 70.
Бросается в глаза еще одна особенность крестьянского вопроса в России в XVIII в. Дворяне-предприниматели, чьи хозяйства все в большей степени втягивались в товарно-денежные отношения, были далеки от радикальной постановки крестьянского вопроса. Более того, они его не ставили вовсе.
Казалось бы, кто, как не они, рачительные хозяева и первые русские агрономы, заводившие у себя «коппельное» (многопольное) хозяйство и конструировавшие сельскохозяйственные «махины», сеявшие «китайское суходольное пшено» и горчицу, картофель и томаты, строившие сукновальные «фабрики» и винокурни, должны были задуматься о положении крестьян, хотя бы в связи с проблемой производительности труда крепостных крестьян.
Ничего подобного не наблюдалось. Даже такие передовые представители дворянской экономической мысли, как П. И. Рычков, А. Т. Болотов, были очень далеки от попыток увеличить доходность своих имений за счет повышения производительности труда крестьян, для чего нужно было в деревне что-то изменить, что-то перестроить, преобразовать.
П. И. Рычков выступал в роли ревностного поборника помещичьего барщинного хозяйства со строгим полицейским надзором за поведением и «домостроительством» крестьян, со всякими карами для «непокорных». Дальше трехдневной барщины и воскресного отдыха для крестьян как «разумных» мер, обеспечивающих сохранение крестьянского тягла, он не пошел. Этот предшественник Павла I, из опасения перед новой «пугачевщиной» издавшего пресловутый указ 1797 г. о трехдневной барщине, недалеко ушел от Волынского и Татищева.
А. Т. Болотов, ученый, агроном и пропагандист агрономических знаний, практик и теоретик дворянского предпринимательства, и не помышлял о каких-либо изменениях в положении крепостного крестьянства.
Нельзя не прийти к выводу, что даже эти передовые умы «просвещенного века» были так же далеки от мысли о каких-либо преобразованиях в деревне, как и составители инструкций своим управителям П. Б. Шереметев, Н. Г. Строганов, С. Гагарин, Ф. Удолов, М. М. Голицын, которые, наверное, с удивлением узнали бы о самой возможности существования какого-то крестьянского вопроса.
Следовательно, в интересующее нас время русских
Обращает на себя внимание тот факт, что во второй половине XVIII в. даже промышленники — заводчики из купцов и крестьян, а тем более из дворянства — были не только далеки от попыток широкого применения вольнонаемного труда, но больше всего хлопотали о расширении крепостнических привилегий.
Крестьянский вопрос оказывал определенное влияние на передовые умы Эстонии и Латвии. В 1764 г. И. Г. Эйзен, пастор в Торпа (Эстония), выступил со своей работой «Наказ управителю» («Проект устройства господских имений в России…»), направленной против крепостничества, заявляя, что оно приносит вред и государству, и дворянству. Он полагал, что крестьянам надо предоставить личную свободу и передать землю, которую они обрабатывают. По мнению И. Г. Эйзена, крестьян следует перевести на денежную аренду и предоставить им право передачи своих усадеб по наследству; что же касается имений дворян, то их следует обрабатывать, прибегая к наемному труду.
Но Эйзен был далек от стремления к каким-либо радикальным изменениям, от решения вопроса о путях развития общества самими крестьянами. Все преобразования, по его мнению, должны быть проведены сверху, по инициативе самих помещиков.
Владелец имения Айзкраукле ландрат барон К. Ф. Шульц побывал в Петербурге и понял, каким ветром дует на берегах Невы в первые годы воцарения «ученицы» французских просветителей Екатерины II. В 1764 г. он выпустил для своих крестьян книгу на латышском языке «Законы для крестьян имений Айзкраукле и Римани», в которой установил нормы барщины, разрешил крестьянам подавать жалобы и после расчета с барином продавать продукты. Но это была лишь дымовая завеса, дань «просвещению» и просветителям, в частности Монтескье, на которого Шульц ссылался. Ландтаг 1765 г. хотя и призывал к «человечности» по отношению к крестьянам и восставал против тирании помещиков, но книгу Шульца расценил как дерзкий выпад против всего остзейского дворянства и ландтага, и Шульц поспешно отменил свои «Законы для крестьян».
Нельзя обойти молчанием то обстоятельство, что идеологи купечества также не могли пройти мимо вопроса о крестьянах, но их взгляды ничем не отличались от взглядов идеологов дворянства.
Отмечая тяжелое положение крестьян, причину этого М. Д. Чулков видел все в той же «лености» крестьян и считал необходимым строгий контроль барина над жизнью и деятельностью крестьян, а И. И. Голиков указывал, что просвещение крестьян вредно, так как образованные крестьяне «станут не такие послушливые», как темные, неграмотные, и резко выступал против обсуждения вопроса о возможном освобождении крестьян.
Но хотя даже «рачительные» хозяева, как правило, вряд ли представляли себе необходимость каких-либо серьезных изменений в положении крестьян, крестьянский вопрос все больше завоевывал умы. Он становится центральным в деятельности Комиссии по составлению Нового уложения. Он проникает в Московский университет, где весной 1768 г. И. А. Третьяков собирался читать лекцию на тему «Происходит ли наибольшая польза в государстве от рабов или от людей свободного состояния, от уничтожения рабства», а С. Е. Десницкий в «Слове о прямом и ближайшем способе к изучению юриспруденции», «говоренном» в июне того же года, указывал на косность и рутинность крепостнических порядков, на необходимость закрепления за крестьянами обрабатываемой ими земли в собственность (во второй половине XVIII в. это означало наследственное пользование крестьянами обрабатываемой ими помещичьей земли, de jure остающейся полной собственностью помещиков) и т. п.