Рожденная в гетто
Шрифт:
Мой брат и я всегда сопровождали ее, когда были холостыми, иногда к нам присоединялись друзья, а впоследствии походы на выставки совершались всем нашим разросшимся семейством. Правда, иногда все срывалось в последнюю минуту: ей надо было принять лекарства и прилечь. Наши культурные походы и обучение не прекратились, даже когда у Ариелы наступил период ухудшения. Тогда мы брали с собой инвалидное кресло и баллоны с кислородом. Наши сыновья Александр и Яков находили даже забавным ходить на выставки в Тейт Модерн, Национальную галерею или Королевскую академию и толкать инвалидные кресла: в одном сидела Ариела, а в другом – ее муж Роман, у которого болели суставы колен и ступней. Она действительно воспитала в нас любовь к искусству, красоте и добру. Я вспоминаю, как
В Париже мы с Ариелой ходили в один из ее любимых музеев – Музей современного искусства на авеню Президента Вильсона. Там выставлялись художники движения Школы Парижа и особенно те, которые работали в Париже до Второй мировой войны, выходцы из Восточной Европы, Белоруссии, Литвы в ту же эпоху, когда отец учился в Париже на медицинском факультете. Ариела с досадой всегда упоминала, что многие эти молодые талантливые художники погибли в Холокосте.
В последние годы Ариела особенно полюбила оперу Ковент Гарден в Лондоне. Ренэ Флеминг была одна из ее певиц-идолов. Атмосфера в зале Ковент Гарден и антракты в фойе с шампанским всегда были возвышенны и праздничны, и это ей придавало сил, особенно после долгой болезни, когда тесты показывали, что она в состоянии пройти меньше ста метров.
Мы приезжали к главному входу Королевской оперы обычно втроем. Вынимали из машины инвалидное кресло, кислородные баллоны, термос с горячим сладким чаем, бутылку кока-колы, грелку, сумку с лекарствами и аппарат для измерения давления. С этим всем Бен или я шли в оперу, один из нас парковал машину. Обычно я оставался с Ариелой в опере, но иногда, особенно поначалу, она быстро уставала, и после первого акта мы уходили. К счастью, ей подобрали новые лекарства, и постепенно ее здоровье улучшилось, но все же иногда во время спектакля надо было включать кислород, который чуть-чуть шипел и по трубочке подавался к носу, атмосфера вокруг нас накалялась вдобавок к оперной драме. Наши частые появления в опере, конечно, были замечены, и когда администраторы видели нас с креслом и кислородными баллонами, они из доброго отношения к Ариеле и предосторожности проводили нас в королевскую ложу, если там были свободные места. Часто мы даже оказывались в ложе, приветствуя оттуда наших знакомых и друзей, сидящих в партере. Некоторые полагали, что это приглашение от моих благодарных пациентов певцов, которых я лечил.
После продолжительного курса новых лекарств тесты показывали, что Ариела теперь может пройти даже больше чем 100 метров. Коляску мы привозили, но Ариела шла пешком, вместо трех кислородных баллонов я нес через плечо только один, мы им во время спектакля не пользовались и никому не мешали. Все, кто нас встречал, были рады, в королевскую ложу нас не отправляли, и мы сидели со всеми в партере.
Последний спектакль в Ковент Гарден мы посетили 4 декабря 2008 года, отмечая с опозданием Ариелин день рождения. С нами были друзья.
У меня хранится письмо доктора Холмана, датированное 1960 годом, в котором, после зондирования сердца Ариелы в Лондоне, он прогнозировал очень короткий срок жизни. К счастью, он ошибся.
У нее было неудержимое стремление прожить еще день, месяц, год, и каждый день она не только боролась с недугом, побеждая смерть, но и умудрялась полноценно жить на протяжении 67 лет и направляла наше семейство по мудрому и доброму пути.
Алла Демидова Я до сих пор жду ее телефонного звонка…
Ариела не успела закончить свои записки…
И хоть она была давно больна, но ушла из жизни неожиданно. За два дня до конца она звонила мне из Парижа и рассказывала, куда они собираются пойти обедать с Романом (ее мужем, который незадолго до этого приехал к ней в Париж) и на какую очередную выставку пойдут потом. Правда, она обронила фразу, что вот, мол, созвала друзей встречать Новый год, со всеми договорилась, а сама, наверное, опять будет плохо
И все равно, конец для нас – близких – был неожиданным, потому что мы привыкли верить, что Ариела в очередной раз выкарабкается – такая жажда жизни была в ней и такое любопытство ко всему новому, будь то новая премьера, новый интересный проект или новая мода, следуя которой, нужно срочно купить новую тряпочку. Мы, ее друзья, иногда немного подсмеивались над этой ее жаждой покупок. Ариела тратила на наряды безумные деньги, но ее абсолютный вкус и повышенное чувство красоты заставляли ее всегда быть модной и очень хорошо одетой. «Чтоб Наташка сдохла», – приговаривала она, посмеиваясь, имея в виду известную присказку об абстрактной завистнице «Наташке»…
Может показаться странным, что я начала писать о ней именно с этих будничных, как бы необязательных воспоминаний. Но она для меня по-прежнему – живая. И я до сих пор каждый день жду ее телефонного звонка. Иногда и после двенадцати часов ночи – она спала мало и знала, что и я засыпаю поздно.
Она любила быть в курсе всех культурных событий и, часто подолгу живя в Париже, звонила мне почти каждый день и расспрашивала о новых московских премьерах, о жизни знакомых, да и вообще обо всем. Последние годы из-за болезни она не выносила русский холод и после своего дня рождения, 24 октября, уезжала домой в Париж.
Когда я все же понимаю, что ее нет на этом свете, когда меня пронизывает острое чувство оставленности и я начинаю думать о ней в прошедшем времени, у меня возникает странное ощущение отсутствия времени вообще. Ведь для меня так же реально, «сиюминутно» и наше знакомство в 1977 году, и последний мой визит к ней в московскую квартиру, когда Ариела читала мне отрывки своих воспоминаний о детских походах с родителями в ресторан. И, как будто это было вчера, я вспоминаю этот ресторан, когда мы с Ариелой лет двадцать тому назад поехали на машине из Вильнюса в ее родной Каунас. Она мне тогда показывала место, где находилось гетто во время войны. Тогда же мы пошли с ней в дом, где они жили, зашли к соседке, которая вспомнила Ариелу. Мы сидели у этой женщины и пили чай с купленным нами тортом, единственным, который был в магазине – таким громоздким сооружением из хрустящих коржиков, национальным литовским лакомством, которое почему-то называется «муравейник». Потом мы обедали именно в том ресторане, куда девочкой Ариела ходила со своими родителями после войны. В ресторане по-прежнему висели бордовые бархатные занавески, и столы были расположены в небольшом зальчике с маленькой эстрадой для музыкантов в точности так, как помнила и писала об этом потом Ариела.
Мы провели тогда в Каунасе целый день. Гуляли в разросшемся парке недалеко от их бывшего дома, заходили в магазины на главной улице. Были глубоко советские времена, в магазинах было пусто, но мы ухитрились накупить немыслимое количество бус, платков и брошек. «Для подарков», – говорила Ариела. Она любила дарить, ее щедрость и доброта были безграничны.
В 1977 году наш Театр на Таганке первый раз приехал на гастроли в Париж, я позвонила Ариеле (в Москве мне кто-то дал ее телефон), мы не были с ней знакомы, но она тут же пригласила к себе домой, на улицу Коньяк-Жей. Мы поехали втроем: Ваня Дыховичный, Боря Хмельницкий и я. Квартирка была маленькая, недавно купленная и отремонтированная, чистая, но без мебели. Мы сидели на полу за маленьким детским столиком. Ариела сбегала в ближайший магазин, накупила круассанов, сыра, яиц, зелени. Мы тогда быстро и хорошо позавтракали. Она мне тогда очень понравилась своей легкостью, доброжелательностью, открытостью и гостеприимством. Ариела взяла в Париже надо мной шефство. Познакомила со своими ближайшими подругами. Повела меня в модную парижскую парикмахерскую, заставила изменить прическу. Ариела и ее подруги надарили мне много своих «тряпочек», не оставляли меня ни на один день, но самым близким другом на все последующие тридцать лет для меня осталась Ариела.