Рожденный из Ада
Шрифт:
И вот как теперь поступить? Для подполковника это была серьезная диллема. Он слишком хорошо помнил, как в этом селении спасли жизнь его новобранцу Диме Рожкову. Но то, какую цену он заплатил тогда, он тоже вряд ли смог бы забыть.
Против воли услужливая, когда не надо, память подложила ему картинку третьей ночи в лагере Салимова.
… Дверь небольшой хибарки открылась с жалобным скрипом, и на пороге возник бородач в камуфляже, с зеленой повязкой на голове — что дались им эти зеленые повязки? Как будто по их лицам и так не понятно, кто есть кто? И с автоматом наперевес.
Бородач
У противоположной стены, уткнувшись лицом в грязный матрас, из рваных швов которого торчали куски ваты вперемешку с соломой, на топчане лежал мужчина в рваном камуфляже.
В небольшом углублении по середине комнаты, предназначенном для огня очага, были свалены сырые дрова, о том, чтобы зажечь которые, не могло идти и речи.
Бородач обвыкся с царившим полумраком в хижине, огляделся и, увидя лежащего на топчане мужчину, поманил его рукой, предварительно окликнув гортанным кличем.
Мужчина нехотя встал, отряхнул солому с камуфляжа и спокойно двинулся следом за пришедшим за ним боевиком.
Само селение было относительно небольшим, хотя народу в нем жило достаточно. Но какой-то странной толкучки и суеты тут не наблюдалось. Вероятно, потому что мужчины приходили сюда по очереди. Пока одни отдыхали в скромных хибарках, другие совершали вылазки. Потом все менялись.
Мужчину привели к отличавшейся от остальных хижине. Она была сделана добротнее и качественнее, больше по размерам.
Боевик знаком приказал ждать снаружи, грозно взглянув на пленника, будто пытаясь устрашить того, чтобы он не думал бежать.
Через доли секунды ковер, закрывавший первый вход в хижину, откинулся, и из образовавшейся щели показалась рука, делавшая приглашающий жест.
Мужчина вошел и оказался перед двумя дверьми — дом действительно был больше и делился на две половины внутри. Женскую и мужскую, скорее всего.
— Я давал тебе время подумать, — правая дверь распахнулась, приглашая пленника войти, и оттуда раздался голос.
Этот голос он слышал в тот вечер, когда только оказался в этом селении.
— Что ты скажешь на мой вопрос? — мужчина в чистом камуфляже сидел, скрестив по-турецки ноги, на ковре в окружении подушек.
— Не знаю, — честно признался пленник.
— От твоего ответа зависит, будет ли жить тот парнишка, которого ты приволок ко мне в дом.
— Что от меня требуется в случае моего согласия? — пленник до сих пор не знал, как ему ответить на абсолютно конкретное предложение стать за умеренное вознаграждение ушами и глазами хозяина этого селения в том военном лагере, где он командовал.
— Помогать мне в том, о чем я буду тебя просить. Ты только думай побыстрее, потому что крови у меня не так много, которую я могу дать твоему солдатику, чтобы спасти его. А если ты будешь тянуть резину, то ее вообще не останется.
— Я согласен, — мужчина тяжело вздохнул.
… Очень быстро
Салимов сдержал свое слово и быстро поставил на ноги парнишку, который так и продолжал верить, что это просто такие добрые горцы попались им на пути.
Дмитрий Владимирович и сейчас, и тогда не мог сказать, что заставило его принять такое тяжелое решение, поверив тогда этому седобородому боевику. Однако финансовая сторона дела все перевесила — прибавка к жалованию рядового офицера оказалась настолько значительна, что угрызения совести поняли, что им лучше вовсе больше не появляться.
Бархатов в последний раз взглянул на разложенную перед ним карту, усмехнулся, взял со стола трубку спутникового телефона и набрал номер, который набирать должен был только в экстренных случаях.
Часть 24
Демон лежал на стоге сена, которому чудом удалось сохраниться после зимы и не стать полностью гнилым и растрепанным. Он смотрел в небо, закинув руки за голову. В таком положении он любил тут частенько лежать — и помечтать можно, и подумать о том, что впереди еще ждет.
Перед глазами без перерыва на нежно-голубом фоне неба постоянно прокручивались, словно кинопленка, кадры воспоминаний из их жизни. Из той жизни, которая отсюда, из далекого Дагестана, казалась чем-то нереальным и заоблачным. В которой он был счастлив, находясь рядом с любимой женой и не менее любимой дочкой. И плевать, что кто-то мог сказать, что его дочь — это совсем не его, а просто приемная. Нет, она стала за тот месяц, что они жили вместе, совсем родными. Ведь родство — это не то, что показывают всякие модные анализы ДНК. Родство — оно в душевном тепле. И он, Матвей Федоров, он же Александр Воропаев, он же Демон, это прекрасно понимал.
Ирина. Такая строгая, но, в то же время, такая ласковая женщина. Готовая охранять свой дом и свою семью ото всех, кто может на них покуситься.
Да, она выгнала его. Потому что он прекрасно понимал, что виноват в том, что произошло тогда у изостудии. Но она сделала это, приняв такое тяжелое решение для себя, потому что хотела обезопасить не только Настю, но и их с Демоном сына.
Интересно, а каким он родится? Похожим на него в прошлом? И как он тогда сможет объяснить это странное несходство своей жене? Нет, он надеется вернуться к рождению сына обратно в Москву.
Он работал здесь, в Дагестане, уже почти три месяца. Вот только ничего путного найти не удалось.
Точнее, как можно сказать, что он работал? Так, несколько раз наведался в лагерь к Салимову, чтобы его там прошерстить. Поковырялся в машинах, которые из того лагеря уходили в Москву. Но ничего. Вообще ничего.
Он так и доложил генералу, когда тот прилетал. И сказал, что ему только зря зарплату платят за его нахождение тут. Потому что он ничего путного точно не найдет.
Хотя, нет. Не просто он ничего не смог раскопать. Кто-то ему явно мешал. И не хотел, чтобы он что-то нашел.