Рождённый в чужой стране. Время перемен
Шрифт:
Лев. 22.08.1997
Утром я вернулся в карантинную. Несколько человек поинтересовались, как мне спалось. Ответил, что нормально. После завтрака взялся за учебник в надежде найти хоть что-нибудь о расстройстве множественной личности. Судя по оглавлению, интересующая меня информация могла в нем быть только как вторичная, дополняющая сведения об особенностях восприятия нормальных людей. Я отрывался от книги, только если происходило что-то заслуживающее внимания: прибытие очередного постояльца или, например, стычка между Шестаковым и долговязым военкоматчиком.
Первый был напорист, но пропустил
Впрочем, драка не продлилась и минуты. В палату на шум заскочила медсестра и остановила потасовку: Шесту пригрозила переводом в буйную, а долговязого отправила в коридор, под свой присмотр.
Шест, не удовлетворённый результатом разборки, мерил шагами свободное пространство и цедил:
– Я ещё доберусь до этого козла…
– А давай его на пару отфеячим? – поддержал кореша Татарин. – Приборзел пацан. Вдвоём легко одолеем. Для начала звякнем его хлебалом о дужку кровати! А потом он у нас будет из угла в угол без крыльев летать!
Я пробежался взглядом по лицам военкоматчиков. В их глазах читалась боязнь оказаться следующей жертвой. И ещё тихая радость, что на месте долговязого сейчас не они.
Когда страсти немного поутихли, Шест притащил в палату шестиструнную гитару. Играл он плохо, а пел ещё хуже. И репертуар был так себе.
Минут через пятнадцать силы у него иссякли и эстафету перехватил Дима-студент. С «Группой крови» и «Звездой по имени Солнце» на фоне Шеста он смотрелся просто отлично.
– А ещё что-то из Цоя можешь слабать? – насели на Диму соседи.
– Могу, – ответил он. – Но в основном из последних альбомов.
– А сколько их всего? – спросил кто-то.
– Не помню точно… Кажется, семь или восемь.
– Студийных восемь, – подтвердил я. – Есть ещё сборники: «Последний герой» и «Неизвестные песни».
Один из новеньких, порывшись в памяти, выдал:
– А у меня друг собрал все их диски. Он говорил, двенадцать. Если коробки в ряд поставить, складывается надпись «КИНО».
Я усмехнулся и пояснил:
– «Акустический концерт» и «Концерт в рок-клубе» в расчёт можно не брать. Это записи выступлений. Всё, что там исполнялось, есть в этих восьми альбомах и двух сборниках. А набор из двенадцати боксов – маркетинговый ход Moroz Records с целью отъёма денег у серийных коллекционеров.
– А ты какие песни знаешь? – поинтересовался Дима у меня.
– Практически все.
– Так давай на пару споём, а то я слова местами забываю и могу сбиться, – предложил он. – Какую?
– Любую…
Начали с песен 1986–1988 годов. Здесь моя помощь ему иногда требовалась. Но когда он переключился на вещи из последних двух альбомов, необходимость в моём участии отпала – собравшиеся вокруг нас были прекрасно знакомы с репертуаром.
Глядя на Диму, уверенно державшего инструмент, я вспомнил Петьку Лелюка.
Пётр, добрый и, по-моему, излишне интеллигентный человек, специализировался по русской семиструнной гитаре. Мне очень нравилась «Старая Япония» в его исполнении:
Тихо-тихо, легче, чем туман,Поплывет под звёздами мечтаВ старую Японию, а там —Ласточки под крышей храма спят,Дремлет Будда в алтаре роскошном,ЛёгкиеЛелюк и среди музыкантов-то выглядел белой вороной, персонажем иллюзорного мира, в котором нет жестокости, все любят друг друга и ценят исключительно за талант.
Однажды, сидя у него в гостях, я услышал доносившиеся из-за окна пронзительные завывания, переходящие в скулёж. Я спустился во двор. По звуку отыскал в темноте умирающую собаку: какие-то выродки сильно её изувечили. Задние лапы скручены проволокой, раны на морде и теле уже гноятся, выбитый глаз… Шансов выжить у дворняги не было. Лучшее, что я мог для неё сделать, – убить быстро. Чтобы не мучилась.
Пётр из окна поинтересовался, что случилось. Я объяснил.
Моральные устои Лелюка, на мой взгляд, во многом граничили с… ущербностью. Он тогда признался, что не может смотреть на чьи-то мучения. Однако и прекратить агонию живого существа, добив его, он тоже был не в состоянии. Я сказал, что всё сделаю сам. Спросил, есть ли у него хоть что-нибудь, чем можно прервать страдания четвероногого бедолаги. Но у Петра не нашлось ничего подходящего.
Я побродил вокруг пса в надежде найти булыжник, кирпич или кусок арматуры… Но, видно, не судьба… Пришлось вернуться в комнату общаги, где обитал Лелюк. А он просто закрыл форточку, чтобы не слышать доносящихся снизу звуков…
Я представил, как бы Пётр чувствовал себя, окажись он вдруг здесь и сейчас.
– Здравствуйте, – раздалось с порога.
У входа в палату топтался парнишка, словно воплотившийся из моих мыслей о слабых личностях. С лицом, покрытым угревой сыпью, длинный и очень худой, в жёлтой футболке и чёрном совдеповском трико, он выглядел немногим лучше, чем до сих пор не пришедший в себя Вася.
– Ты кто будешь? – с ухмылкой поинтересовался Татарин.
– Артём…
– Будь нервы чуть потоньше, расплакался бы… – пробормотал я.
А осклабившийся Косой (прозвище возникло из-за вполне понятных проблем со зрением) выдал:
– Браток, а ты в курсе, что за тобой два косяка?!
Суть этого тюремного прикола состояла в том, что за вошедшим и впрямь были косяки. Дверные.
– Ну, чего молчишь?! – с вызовом спросил Шестаков. – Проблей уже чего-нибудь!
Артём прижал к груди пакет с вещами и потупился. Он не понимал, чего от него хотят. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– А коли ответить нечего, то быть тебе крайним по жизни! – подытожил Татарин и подмигнул Косому.
Артём идеально подходил на роль козла отпущения. Про таких очень хорошо сказала Уэнсдей Аддамс [28] : «Ты всегда будешь жертвой».
Шест и Татарин уже откровенно ржали над тем, как он переминается с ноги на ногу.
В комнату вошла медсестра – та самая, что вызывала у меня чувство симпатии. Мигом оценив ситуацию, она осадила развлекающихся:
– Кому из вас спокойно не живётся? Могу помочь с переселением в палату для буйных. Шестаков, это у тебя уже второй инцидент за сегодняшний день?!
28
Уэнсдэй Аддамс – персонаж известной серии комиксов «Семейка Аддамс», а также сериалов, мультсериалов и кинофильмов по ним.