Рождественские рассказы
Шрифт:
А Костя ничего!.. Он от таких пустяков не расстраивался и очень был рад, когда удавалось так притаиться в комнате нижнего этажа, что его не сразу замечали, а потому и не выгоняли... Он тогда жадно вслушивался в охотничьи рассказы, был очень внимателен, все запоминал, и раз, наверху, при гостях и при маме, сказал такое слово, что мама покраснела и укоризненно посмотрела на папу, а тот взял Костю за ухо и вывел вон из гостиной.
Надо, однако, сказать, что, как заметила даже семилетняя, но умненькая Нина, и сама мама этой странной комнаты не любила.
Не знаю уж почему, по каким соображениям, случилось так, что, на этот год, рождественскую, обычную елку предположено было устроить именно в охотничьей комнате
— Знаешь, эту мелкую дичь нельзя стрелять пулей, ее надо убивать мелкой дробью. Бац! И разом все посыпятся мертвые! Вот ты увидишь!
Нина заплакала.
Маленький охотник посмотрел на сестру с сожалением и даже легким презрением и пожал плечами.
Гости стали съезжаться к обеду. На этот раз гостей было особенно много, и весь двор был уставлен санями и крытыми возками. Много набралось разряженных детей — их всех усадили за стол, накрытый особо. Было очень весело за обедом, и подавали много-много сладкого.
— После обеда, — говорил Костя своим соседям, — большим всем будут подавать кофе и разные красивые графины, нам не дадут, и пить этот кофе будут «там». Мы тоже все пойдем «туда» попарно и под музыку!
Хотя все это устраивалось под большим секретом от детей, но Костя знал; он даже ухитрился два раза, незаметно ни для кого, заглянуть на само место действия и видел, что на блюдо у правого медведя вместо карточек уже навалена была груда конфет, мармелада и пряничков, кроме того, он слышал, еще рано, когда было на дворе совсем темно, как шуршали ветви большой елки, которую протаскивали через парадные двери.
Действительно, как только встали из-за стола, одна из приезжих «тетей», обедавшая на самом дальнем конце большого стола, села к роялю и заиграла марш; на звуки этого рояля откликнулся другой рояль, далеко внизу; все встали и детей начали выстраивать попарно. Тронулись и стали спускаться по лестнице, устланной мягким красным ковром.
Раздались веселые детские крики, многие захлопали в ладошки. Нина даже глазки зажмурила от яркого ослепительного света. Страшная, всегда полумрачная охотничья комната преобразилась в какой-то сказочный, волшебный храм, сверкающий всеми огнями. Все лишнее, все эти рогатки, табуретки и диванчики были куда-то вынесены, и зала стала гораздо просторнее. Посредине возвышалась кудрявая, ароматная ель; ветви ее вершины спутались с рогатыми ветвями большой люстры, и на всех кончиках искрились разноцветные огоньки. Вся ель была убрана белой ватой, ну, точно настоящий снег, и опутана тончайшими серебряными нитями, обсыпана мелкими блестками, по ветвям, то выглядывая из глубины, то совсем выбравшись на вид, были размещены чучелки белочек, желтеньких и сереньких, сидел большой, черный тетерев косач с красными бровками. Вокруг этого великолепного дерева, весь пол был устлан белой ватой, тоже обсыпанной блестками, и под корнями видны были группы зайчиков и даже две лисицы, до
Камин не топили, однако, в нем было очень светло. Громадное жерло этого камина превращено было в роскошную гостиную, всю уставленную великолепной мебелью. На крохотных стульях, диванах и креслах — все красивые куколки и к каждой кукле был приколот бантик с билетиком, а на билетиках номера. Кроме того, стояли столы, освещенные канделябрами, а на столах разложены подарки для взрослых и для мальчиков. Костя давно уже наметил местечко, где лежали ружье, патронташ и медный охотничий рог. Он вполне был уверен, что это все именно для него и, набив предварительно карманы мятными пряниками, держался все время поблизости соблазнительных предметов. А Нина, сначала ослепленная ярким светом, оглушенная громкими, радостными голосами ребятишек, побеждавшими даже звуки рояля, пришла в себя, оправилась и начала пристально всматриваться во все окружающее.
Прежде всего ей бросилась в глаза семья белых куропаток с черными глазками. Папа с хохолком взобрался на веточку и распустил хвостик, а мама растопырила крылышки и подобрала под себя прелестных желтеньких детенышей... Нина присела на корточки, протянула ручку, чтобы погладить маму по головке. Птица не сопротивлялась, а детеныши даже не испугались нисколько. Нина взяла одного на руки, то есть, попыталась взять, но крепкая проволока не пускала.
«Они будто совсем живые, они и были живые, но их застрелили, содрали шкурки и напихали внутрь ваты и проволоки. Они теперь мертвые, а сделаны как живые. Они теперь чучелки!..» Так ей объяснял кто-то из гостей, заметивших попытку девочки.
Ведь и брат Костя говорил ей то же самое. «Хоть пальцем в самый глаз тычь, не моргнет», — припомнились Нине объяснения брата.
Доброй девочке совсем перестало быть весело. Она с грустью смотрела на миловидных зайчиков и белочек, замерших в своих позах, как кого пришпилили, ей жалко было и хитрых лисичек, и всех этих красненьких птичек, крепко приделанных к своим подставочкам... жалко стало даже злых медведей, особенно одного, который предлагал белое и розовое питье, потому что у него, как раз на животе, немного распоролся шов, и из этой «раны» действительно высовывалось что-то вроде мочалы, не то соломы.
«Его убили, шкуру с него содрали»... — опять мелькнуло в голове Нины.
А эти олени с роскошными рогами, эти кроткие козочки... все ведь это когда-то жило, радовалось... все это... Нине стало так грустно, что, из боязни расплакаться, она отошла в уголок потемнее и... и действительно почувствовала, что ее глазки попали на мокрое место.
Но тем временем пиршество и ликование продолжалось своим порядком. Мальчикам уже раздали игрушки; послышались звуки охотничьих рожков и даже ружейные выстрелы. Конечно, это только щелкали безвредные пистоны, но голос Кости громче всех командовал: «Пли!.. Катай их!.. Жарь!..» А какой-то другой мальчик, постарше, вооруженный игрушечной рогатиной и ножом, стал в воинственной позе как раз против медведя и закричал;
— А вот, смотрите, как я пропорю брюхо этому Михайле Ивановичу...
Нина закрыла личико руками и, громко рыдая, на всю комнату закричала:
— Не надо, не надо!..
Она вся дрожала, как в лихорадке, и наверное упала бы, если б ее не подхватили две ближайшие дамы и не передали бы в руки испуганной мамы.
Нину отнесли наверх, отпоили водой, даже несколько капель добавили из того пузыречка, что стоял на ночном маленьком столике, успокоили немного, раздели и положили в кроватку.