Розовый слон
Шрифт:
— Свиной окорок с горохом. И кефир, много кефира, — продолжил Броня.
— Напишем письмо, пусть присылают деньги!
— Это тебе не конная почта, письмо дойдет только через неделю. И потом, мы не можем получить деньги — мы же не прописаны.
— До чего противно… Что же нам — умирать с голоду? На картошку смотреть тошно, человек же не поросенок. Я заплачу… Ты мой муж, ты должен меня кормить! — И она стала всхлипывать, крохотная девчушка, напялившая штаны-панталоны, которые, как надутый шар, охватывали ее бедра.
— Хныкать будешь? Кто придумал ехать в эту дыру? Я или ты?
— Не может меня содержать и хочет бросить! — Байба стала лягаться. — Надел наши фамильные подштанники да еще вякает!
— Не реви! Выпьем! Как же за границей наши живут? Ведь никто не погибает. Какой-нибудь выход всегда находится, особенно в нашем государстве, где по закону никто не должен помирать с голоду.
Вино в Брониной голове произвело неожиданное прояснение. Хотя и слабый, но все же наркотик! Он присовокупил окурок сигареты к другим окуркам в горшке аспидистра и с развевающимися на ходу шнурками кальсон зашагал по веранде. Байба, присев, наблюдала за ним через сетчатую занавеску из "спальни".
— Нас спасет самоубийство! Люди никогда бы не изобрели самоубийство, если бы от него не было никакой пользы. Есть!
Сквозь розовый туман опьянения изо всей этой речи до Байбы дошло только одно: Броня хочет, чтобы она умерла…
— Броня, но у меня есть еще тридцать копеек для почтовых марок… Может быть, принимают телеграмму в кредит, пусть вышлют нам деньги… В субботу под открытым небом будет шикарнейший бал…
— Самоубийство еще не означает, что мы умрем! Черт, эти шнурки! — наступив на завязки от кальсон и споткнувшись, проворчал он. — Что такое самоубийство? Философски, экзистенциально? Это сношение с окружающим… это значит… что я хочу сказать нечто важное, но никто не слушает, что я говорю. Это… оглушительный вопль!
— Тогда зачем же умирать? Давай включим магнитофон во всю силу… — тихо всхлипывала Байба.
— Самоубийство — это вопль отчаяния во весь подлинно человеческий голос, я читал в одной книге по психологии. Раз нам общество не дает есть, то мы бросим им в глаза это самоубийство. Как за границей теперь совершаются самоубийства?
— Мерилин выпила снотворное. Бриджит дважды пила, но у нее якобы прочищали желудок… Значит, снотворное?
— Правильно. И мы тоже примем! — Броня остановился напротив Байбы.
— А нельзя ли таблетки от головной боли? — захныкала Байба.
— Нет, потому что в них никто не поверит. У меня есть с собой… — Броня вынул из кармана рюкзака два тюбика. — Фенобарбитал, люминал. Если каждый это выпьет до конца, то — капут! — Он выпрямился.
Байба стала поглядывать на дверь. Если бы вскочить да убежать… Нет, запутаешься в сети…
— Порядок? Таблетки я высыплю обратно в рюкзак, а эти пустые тюбики оставляем на видном месте, ну, вот здесь, на полу, у порога. Где календарь? В комнате на круглом столе. А как же — как у всех деревенских…
Записаны номера "скорой помощи" и пожарников. А мы это выписываем большими цифрами на бумаге. Пусть тогда поломают головы. Так… и бросаем вот здесь, поблизости. "Скорая помощь" найдет эту пустую упаковку от снотворного, эти номера телефонов. Значит, отравились,
Байба ладонью вытерла слезы, и вокруг глаз вместо палитры возник хаос красок. Ну и что, зато опасность для жизни миновала!
— Но как мы сообщим "скорой помощи"? Тетя тоже хороша — не провела телефона. Живет, как в деревне.
— Очень просто. Поставим звук на полную силу. Прибежит, по крайнем мере, тот тип в плавках или кто-нибудь другой, увидит снотворное, а мы будем лежать, как убитые, Этот тип и сообщит, куда следует.
— Иди сюда, погладь меня по головке… Байба хотела вознаградить Броню за интенсивное мышление и за ожидаемый ужин в больнице и, раскинув руки, опустилась на матрас. Помиловаться не удалось, потому что чувство голода сводило им животы. Запустив в эфир ансамбль "Prokul Harum", они рухнули в изнеможении и стали ждать "скорую помощь".
Она явилась одновременно с двух сторон.
Оба матроса, закаленные здоровым и оплачиваемым образом жизни, ничего особенного с похмелья не почуяли. До обеда они плавали в лодке, обходили границы официально установленной купальни, веселым голосом предостерегая в мегафон купающихся:
"Граждане, купайтесь только через два часа после приема пищи!"
"В случае несоблюдения правил дело будет передано административной комиссии!"
"Жизнь можно застраховать на улице Лауку, семь".
После обеда, когда купающихся не было, они догребли до кривуна, где были поставлены жерлицы на щуку.
— Ну и каша: Биннии утонули! — простонал один.
За ветку тальника, погруженную в воду, зацепилась желтая рубашка, ее так тянуло по течению, что можно было даже прочесть ободряющую надпись "Fit!". Рубашку вытащили. Оказалось, что их было две, но самих утопленников не видно было. Что делать? Сообщить в органы, что на посту пили вместе с ними? Будет жуткая заваруха. У Редиски мелькнуло в голове, что работой можно искупить любой проступок. И, надев очки, сунув ступни в ласты, оба начали работать по-настоящему — впервые за все лето. Метр за метром прощупали реку по всей ширине от поста вниз по течению. С ямой, в которой росли водяные лилии, дело обстояло труднее всего. Тут надо было нырять глубоко. Дно илистое, ничего не видно, приходилось работать на ощупь. Наступили на полотняный мешочек, но к нему они и не притронулись. Опыт научил, что не деньги топят в мешочке, а скорее всего внебрачных котят. Трупы, должно быть, уплыли дальше. Ждать, когда на третий день сами всплывут? Совесть этого не позволяла. Надо сообщать.
— Послушай, но еще после обеда от этой риги жуть как громыхала музыка! — ободрился Помидор.
— Болван, это же маскировка: ставят долгоиграющую, чтобы отвлечь внимание, а сами либо стреляются, либо тонут, — поучал Редиска. — Хиппи думают совсем иначе, чем ты.
По пути в милицию решили заглянуть в эту ригу.
С рубашками в руке они дошли до сиреневых кустов Свикенс в тот самый момент, когда во двор с другого конца вошла комиссия с Липлантом во главе. Музыка уже стихла.
— Вам чего? — спросил Липлант.