Розовый слон
Шрифт:
— На взморье за козью будку берут пятьдесят в месяц, — заметила Байба.
— Но тогда за эти деньги надо подавать и козий дух. Здесь чувствуется только кошачий. Двадцать рублей.
От радости улыбаются только обыкновенные глупцы.
— Ладно… — кисло согласилась Байба.
Нарбут положил на столик одну красненькую.
— Аванс. Вторую — через две недели. И еще одна просьба: пока я тут, не позволили бы вы подмести двор — придет дама… — Нарбуту дурно стало, когда он увидел очистки картошки, окурки сигарет и прочий мусор.
— Позволим! — великодушно согласился
— Пока нет.
— У больших художников всегда были внебрачные дети. У Пикассо было по меньшей мере трое.
— В таком случае надежда стать большим художником у меня еще не потеряна. Завтра после обеда прибудем. — И Нарбут исчез в сирени.
Рубашки высохли, туфли на платформе тоже. В тот вечер в "Белой лилии" они проели два пятьдесят.
— Я говорил, что наше общество никому не позволит погибнуть, — сказал Броня, вернувшись домой. Байба благодарно обняла его.
После катастрофы Алнис Мелкаис, прохаживаясь по утрам полуголый по пустому фотоателье, громко произносил:
— Родился семнадцатого марта тысяча девятьсот пятьдесят четвертого. Мать. Илзе, урожденная. Путнынь…
— Допустим, допустим, но мне это уже известно, — вмешивался Бертул, зажигая в своей комнате первую сигарету.
— Я проверяю, не пострадала ли память от падения… — И потом, корчась от боли, медленно махал руками, как мельница крыльями. — Дай деньги, надо ехать за музыкальным ящиком и уплатить за звонок и за ключ.
Заодно хотелось встретить девушку, ибо соперника увезла карета "скорой помощи". Но от нужных двух сотен у Бертула была лишь десятая доля.
За границей все просто: на каждом углу улицы банки только и ждут, чтобы кто-нибудь занял у них деньги для покупки музыкального ящика. В Бирзгале в государственном байке ты не получишь и на сигареты. Анни! Огород доказывал, что она женщина с хозяйской хваткой и железными резервами, раз уж пальцы опоясаны золотом. Обождать до вечера, чтобы вызваться полить огород? Нет, тогда придется еще и дрова колоть. Но не для того Бертул бежал из Гауяскалнса, чтобы без разбора попасть в новое рабство.
В двенадцать он явился к Анни попросить краткосрочный кредит.
Выпив для храбрости стакан вина, Бертул подошел к стойке. Анни скрестила руки на груди и навалилась на прилавок напротив него, так что почти соприкасались их черные и белокурые волосы. Анни была надушена горьковатой, напоминающей романтическую лесную пущу "Лелде". Бертул выслал на разведку взор своих бархатно-карих глаз.
Хочется стакан венгерской "Бычьей крови", но нет денег, догадалась Анни. Это можно, заодно надо будет попросить, чтобы вечером полил огород, а то яблоки начнут опадать. И Анни разглядывала то правый, то левый глаз Бертула. Такое разглядывание иной раз оканчивается поцелуями.
— Анни, я вам откроюсь. У меня очень выгодная покупка для моего "салона": примерно столетний музыкальный ящик с металлическими пластинками, который я продам
Анни поняла: не хватает денег. Она вздохнула, чтобы груди, вздымаясь над прилавком, показали глубокое волнение. Одолжить деньги! Тропинка к тихому счастью для одинокой женщины.
— Упустить выгодную покупку — ни за что. Будь то модные сапожки или музыкальный ящик. Если в сию минуту у вас нет свободных денег, я охотно выручу вас.
О небо! У Бертула чуть, ли не выступили на глазах слезы.
— Но мне нужно много денег — не меньше двух сотен. Разумеется, только на две недели, до аукциона.
— Это можно.
— Но мне нужны они сейчас!
— И это можно. Попрошу у сотрудников, а завтра расплачусь.
Бертул едва успел выпить чашку кофе, когда Анни уже помахала крепкой, до локтя обнаженной рукой, украшенной серебряной цепочкой, двумя перстнями и алым лаком для ногтей. Бертул проследовал в камбуз за прилавком, где были сложены пивные ящики, подносы с бутербродами с килькой и находился столик с накладными и другими бумагами.
— Мы ведь немножко друзья, я надеюсь? — Она подошла к Бертулу так близко, что он почувствовал, как с наиболее выдающихся, прикрытых тонкой тканью мест Анни, по законам физики, полетели электрические искры на его хилую фигуру.
— О да! Я надеюсь, я желал бы быть даже более, чем это немножко! — с жаром откликнулся он. Через две недели, когда салон будет распродан, можно прекратить и всякую дружбу и одному дома пить свежемолотый кофе хоть литрами.
— Порой мир и дружба непрочны, если денежные отношения неясны.
— Разумеется! К чему эта проповедь?
— Хорошо, что вы понимаете… — Анни вынула из сумочки шариковую ручку, пачку денег и положила на столик бумагу. Долговая расписка, что занял и вернет через две недели, подпись. Так вот как выглядит проявление настоящей дружбы… Тем лучше! Значит, Анни действительно не собирается купить его, а всего лишь одалживает деньги. Расписавшись и получив деньги, Бертул пошутил:
— А проценты?
— Проценты запрещает закон. Но надеюсь, что вы по доброй воле… — И опять живое электричество перескочило на Бертула, который с деньгами в кармане чувствовал себя невосприимчивым и свободным.
Дома, отдав Алнису деньги и инструкции, он раскрыл уголовный кодекс. Не найдя в нем таких терминов, как "одобрение" или "благодарность", он написал два письма в районный отдел культуры.
В Пентес Алнис прибыл с таким чувством, будто он приехал в гости. Пруд и ветлы у автобусной остановки казались давно знакомыми. Здесь он мыл цыплят. Афро-папуасская прическа и жилет внимания к себе не привлекали, и, значит, его не подозревают во взломе дверей на складе старых ботинок. Проворно шагая, он быстро дошел до полураскрытой баньки, на потолке которой нашел старую постолу. В крапиве в конце хлева по-прежнему пряталась старая рессорная коляска. В Гундегас газон муравы казался таким свежим, будто его только что принесли из химчистки, и Балбес с ресницами фокстерьера, лежа на камне под дверью, пролаял только три раза.