Розы в снегу
Шрифт:
— Я напишу, что мы не можем их принять. Хватить плакать, Кэте! Дай посыльному кружку пива. Да перестань же! Этот вой просто невыносим.
Он прогоняет детей из кухни, гладит жену по плечам и затем тяжело поднимается в свой кабинет.
— На церковном кладбище, рядом с рынком, нет покоя усопшим, — говорит Лютер. Там больше шума, чем в приемной дворца.
Тетю Лену похоронили на новом кладбище за воротами Элстертор, недалеко от Элизабет.
***
Несколько дней спустя Катарина, держа с маленькую Маргарете за руку, идет к свиному рынку.
— Я вижу, фрау доктор, вы зазнались!
— Барбара!
Супруга богатого художника, ставшего к тому же бургомистром, как всегда, одета роскошно. Две служанки несут за ней корзины с товарами. Но на лице гордячки Барбары нет ни кровинки.
Кэте ставит корзину на землю и протягивает подруге руки.
— Как дела, Бабара?
Властным жестом Барбара отсылает служанок домой.
— С тех пор как пришли известия из Болоньи… — Она прижимает к лицу платок. — Я не могу больше спать, Кэте. Все тот же сон… Я вижу его лежащим на соломе в каком-то убогом жилище. Мой сын! А майстер… По ночам он бродит по дому и зовет: «Ганс! Ганс!» — как будто можно этим призывом вернуть сына к жизни. Он в ссоре с Богом…
Маргарете и Телпель носятся вокруг женщин. Девочка хохочет, собака заливается лаем.
— Не кричи, Марушель, — одергивает дочку Кэте.
— Он не сможет смириться с тем, что у него отняли первенца…
— Я не отпущу сыновей, пусть хоть все они на меня ополчатся.
Кэте крепко хватает расшалившуюся дочку за руку.
— Ты не сможешь их удержать.
Зазвонили полуденные колокола.
Доверху нагруженная телега гремит рядом с женщинами. Телпель чуть не попал под колеса.
Прикрываясь шумом, как щитом, женщины расходятся.
Добравшись до огорода у свиного рынка, Кэте первым делом направилась к пруду. Карпы стали жирными.
— Смотри! — радуется Марушель. Однако она говорит не о рыбе. В воде отражается ее смеющееся личико. Кэте склоняется над девочкой и крепко прижимает ее к себе. Мать и дочь нагибаются к воде.
За отражением ребенка появляется отражение стареющей женщины: сильное волевое лицо, меж бровей — складки, глубокая борозда на подбородке, большие темные глаза, высокие брови. Концы завязанного на голове платка торчат в стороны. Маленькие волны проходят через ее улыбку и теряются в отраженном небе.
***
Кэте сидит в отапливаемой комнате у окна. Сквозь толстые стекла на ее руки льется слабый свет. Марушель осторожно проводит пальчиком по стеклу.
— Хорошо-о-о! — тянет она.
— Да, — улыбается Кэте, — хорошо и — дорого. Твой отец скрепя сердце заплатил за стекло. Но теперь холодный ветер останется снаружи!
— И споет нам хороший год, — лепечет Марушель.
— Это называется Новый год, дитя мое. Но Рождество еще не скоро.
— Нет, скоро, мама! Грета сказала: скоро Рождество!
Кэте рассматривает порванную курточку Мартина. Через какой забор надо перелезть, чтобы так ее разодрать?
Снизу
— Вот они где!
Лютер толкает перед собой четырех худеньких детей, трех мальчиков и девочку. Самый маленький в страхе уцепился за руку сестры. Старшие мальчики стоят по стойке смирно и не спускают глаз с чужой тети.
— Это хозяйка нашего дома, дети, — говорит Лютер.
Кэте откладывает куртку в сторону, бросает взгляд на мужа и разглаживает руками юбку.
Тем временем Марушель слезает со своего места у окна и с удивлением смотрит на вошедших.
— Кэте, милый герр Кэте, я знаю…
— Ты же говорил, что ребятишек двое?
— Где двое, там и четверо…
Кэте проводит рукой по голове девочки. Та испуганно вскидывает на нее глаза. Рот малышки полуоткрыт, руки трясутся.
— Барбара была потрясена, когда узнала, что ты собираешься сделать: «В Виттенберге начнутся беспорядки. Люди обвинят вас в том, что вы впустили в город чуму».
Лютер сжал кулаки.
— Они оставляют собственных детей подыхать с голоду, будто кончилась на земле любовь человеческая! Я говорю тебе, Кэте: гораздо больше людей умерло от страха, чем от чумы!
— Да, герр доктор, возможно, вы правы, вот только сиротам от этого какая польза?
Кэте одаривает его тяжелым взглядом. Конечно, Лютер знает, что она не прогонит из дома ребенка, даже если тот болен чумой.
— Пойдемте, — говорит она коротко и берет младшего мальчика за руку. — Сначала мыться. Первым делом Грета вас основательно выскоблит. Затем на кухню — вам надо хорошенько поесть. А потом я покажу вам вашу комнату.
Вечером, укладываясь в постель, Лютер говорит:
— Прости меня, Кэте.
— За что я должна прощать вас, герр доктор?
— Я подумал… когда узнал, что после смерти профессора и его жены осталось четверо сирот… я побоялся…
— Чего ты испугался, Мартинус? Что твоя жена оставит несчастных умирать с голоду? Ты об этом подумал?
— Нет, Кэте, но я все же боялся, что ты…
— Ах, если б у меня был клочок земли!
— Кэте, да у тебя и так много огородов!
— Да, огороды, огородики, сады и садики — один раз повернулась, и весь урожай в руке! Мне нужен большой земельный надел, Мартинус, поле, по которому гуляет ветер. И лошади — это поле обрабатывать. Ты всю жизнь провел в четырех стенах…
— Кэте, это слишком! Ведь у тебя на попечении целый монастырь!
— Монастырь, полный голодных ртов! Теперь еще четверо приемных детей и… и скоро… у нас появится еще один ребенок.
— Нет, Кэте!
Лютер садится в кровати, прямой как свеча.
— Я не хотел этого! Это грешная плоть моя… О, несчастный я человек!
— Оставь в покое свою грешную плоть. Я твоя жена. И еще не так стара, чтобы не родить дитя. Не одна женщина в сорок лет родила здорового ребенка.
Со стоном откидывается Лютер на подушки.