поэтому и обнялнарисованный кавалерруками, нарисованными на бумаге,и нарисовано ей шептало нарисованном «верь»своим рисунком – губами.Он ей разрисовываллюбовь,где рассветы не гаснут,и она, всё ещё нарисовано невесёлая,верила вновьв своё картонное счастье.
«Богиню тоже, говорят, не любит…»
Богиню тоже, говорят,Не любитТот, кого любит богиня.А у богини сила,А у богини рукиНемного красивей.Богиня тоже страдает:Красив и ласков бог.Но ни её ласкает,Но ни её обнимает,Ни с нею его любовь.С другою белой,С другою милой,Которой богиня не хуже,Только немного несильной,Только немного несмелой,Смертной для смертного суженой.А вы одинаковы обе.Косы.Ресница – в сердце стрела.Только у этой прямее брови,У той немного грустней глаза.А он тоже совсем не чудо,Повеса,Божок из пивных.Только немного грустный,И взгляд немного нежнее,Чем у повес других.
«Она прошла нечаянная, чёрная, нежданная…»
Она прошла нечаянная, чёрная, нежданная.Я ждал. Она присела в чайной.И пело радио пластинками Неждановой.Ворвался в чайную мальчишка-обормот.В глазах мальчишки злой колючий кот.И неохотно, только кот в глазах охотился,Ей, что кокотке, закатил пощёчину.Потом на улице стояла вся компания.А в чайной, в чайной чёрная, нежданнаяСжимала сумочку руками увядания.И, словно извиняя моему бессилью,Она была изящна и красива.
Море и горе
Море,зачем мне море,горькие соли моря?Горькое, горькое гореразве не море?Только без солнца.Но мне и не надосолнца,что светиткаждомусолнцем.Разве не слепит,как солнце,чёрное солнце горя?Мне нужнобольшое горе,которое солнце и море,горе ищу я,как море,как солнце,что вижу над взморьем.Рыдает мальчишкао песне,о песне без моря,без солнца,без бури синего всплеска,о песнебез слов и без горя.Он солнцеимеет белое,он море имеет в сердце.Не хочет он моревсплесками,не хочет он солнцес песнями.А мне, если солнце,то чёрное,чёрное солнце горя.А мне, если море,то чёрное,кипящее в чёрном горе.Горе – это морщины,морщины горя и старости.Мне не вредят морщины,морщины вредят красивым,кто держит ладонями радости.В моих ладонях – морщины.Море надо курортникус жарким солнцемнад взморьем,на белых солнечных портикахдля бледнолицых курортников,которым не хочется горя.А мне надоело мальчишкойдуматьо солнце,о море,о солнце, хорошем слишком,о море, где ветры не дуют,где небо красивей девчонки.Ведь солнцене жжёт, как горе,ведь море,как горе, не топит.Подтает лёдна дорогах.А сердце хочет ожога,а сердце хочет запомнить.
«Эвтибида, девка-гречанка…»
Эвтибида,Девка-гречанка…Это разве,скажи, богиня,если каждого обнимает,и её, словно вазу?Ну а ты не гречанка,а
тоже,как она,что почти богиня.У тебя от пальцевследы на кожеи глаза от ночей большие.Там не знали вечеров лунныхс плоских крыш довременного Рима.Эвтибиду звали богиней,а тебя называет огурчикомне совсем приличный мальчишка.Эвтибида —девка,так что же?Неужели тебе не обидно,что глядят из-под каждой кепкина следы от пальцев на коже?
Вера
Тоже ещё зовёшьсяВерою.Тоже ещё, недотрога,смеёшься.Не веришь тыни в парня своего,ни в Бога.Водку не пьёшь,хмельная девчонка,одна ходишь.Я тоже хож,но недолгои никогда,никогда до ночи,до позднего.А это многое:не верить и не пить,и печалить глазапо чайным.И мне случалось грустить,но недолго,и никогда,никогдане хочу отчаянья.Зовут меня Женькойпросто,запросто и некрасиво.А я бы вырос Антеем,великаниной рослым,Веру имея, как имя.
«Эти грустные глаза…»
Эти грустные глаза,печали чёрные точки,ходят, видят и говорят.Эти грустные глаза,увиденные под платочком.Платочек тот утирал глаза.Перед ними не чувствуешьсебя чувствительным,хоть немного видевшим печаль,слова запутаешьи только молчаливозаглянешь в глаза невзначай.А вот они не посмотрят.Уедут далеко.Замечать когоим ли?У них воспоминаний сотни,и нет впереди ничего.Они в пятнадцать всёперелюбили.Они, наверное, не сразу печальные,не сразу грусть,не сразу нежные.Они прежде носилибеленькие перчатки,был бледненьким путьи пустомель карамельная.Но была старуха,ведьма с причудами,у которой в кармане керосин.И кто теперь потушитбархатное чудои впредь бы ведьме башку разбил?А я вот по-другому,я умоляю ведьму:«Сделай меня человеком, дохлая.Подойди и злобойв мои подземызагляни, клюкою проклёкая.Загляни, обжарь,чтобы я тушилсягрустью-влагой льняная слеза,чтобы самимел вот эти красивые,эти грустные глаза».
«Месяц вот уже месяц светит…»
Месяцвот уже месяц светит.Отцвёл.Стал похожна рисунок детский,дошкольный рисунок в альбом.Коньки надеваю.Уютно.И не холодно.На улице уже гуляюти вьюгамибегают по дорогаммальчишки и девочкив городе без фонарей.С девчонкою белойпотолкуюо какой-нибудь непонятной звезде.Скажу о луне,о белой медведице —на небе опрокинутый ковш.Девчонка луны белей,девчонка с фамилией белойи белый шепелявящий голосок.Качусь.Луна, догоняй!Прохожий за нами посмотрит.А ветер тут как тут —в плечо и в глаза.Но месяц уже отцвёли еле светило носит.
Некрасивая
Сидит, скучая,Глаза размазав по луже.Некрасивой – мая!Некрасивая хочет мужа.Она, родившись такойДля пареньков неприятной,На улицу ходит,Лицо полушалками пряча,Губы пряча в платок.Не им целоваться.Ей бы красивый нос,Глаза и красивый носИ с парнем юным встречаться.А то завидует каждому,В печаль завернувшись, в сон,И некрасивым пальчикомСтирает красивых мальчиковС осенних людных окон.По улице много бегает.И некрасивый – на вес.И даже девчонка пегаяТоже на улицу бегает,Ей ведь семнадцать лет…Стала злой некрасивая,Возненавидев мир,Где парень, который красив,Любит девчонку милую,Где пишут стихи про любовь,Любят красавиц с личиком.Берёт некрасивую злость,В романе к вечеру вычитав,Что счастья не будет личного,Что личное счастье – любовь.