Я знаю, как садят культуры,Как их выращивать трудно.Я слышал, как садят при культе,Который растили нетрудно,Который растили в трудном,Горьком, ветшающем времени,Когда лишь Максимы Горькие,Люди, звучащие гордо,Не преклоняли колени.Когда держались дзержинцыИ, боль в себе не сдержавши,Они бросали: «Да здравствует!..»Против самодержавца.А он, злой, непреклонный,Руки засунув в китель,Хотел покорных поклонов,Хотел ублажённых амбиций.А человек поседелый,Лоб положив в ладони,Ждал назавтра амнистийИ верил всю ночь в законность.И
даже верил назавтра,И даже без шапки верил,Когда, порешённый ветром,Стоял накануне залпа.А где-то жена и детиВерили даже назавтра.
Старик
Обязанность моя понятна стала позже,И, может, будет через год ещё ясней.Прошёл старик, он мог бы быть моложе,Я седину его возьму виной своей.Возьму и стану гладить, как ребёнок,Хоть не загладить той вины своей,Что я пробыл ребёнком слишком долго,И, может, кончу быть им через много дней.Я уважать, я преклоняться должен,Сберечь обязан был огонь его кудрей.Идёт старик, он мог бы быть моложе.Я ныл, я был ребёнком много дней.День ото дня не понимая больше,Я не ценил людских прожитых дней.Идёт старик, он мог бы быть моложе,Я раньше мог любить его сильней.
«Обмануть дурёху-яблоню нетрудно…»
Обманутьдурёху-яблоню нетрудно,ой, совсем нетрудно.Десять дней весеннихв зиму забредут,и станет яблоня цвести,и листья распушит, как губы.Есть много чудаков,охотников на белое цветенье,особенно случайноеи первое.Есть много чудаковс желанием отчаянным.И даже не придётмороз,который яблоне уже готовилгрубость,как среди зимних грёзрастащат неожиданное чудо.Всяк по листочку унесётна санные дорогис ворохами сена.Все думают, что дваждызацветёти дважды будет яблоня весенней…Сто вёсен естьу дедов флегматичных,И двадцать пять —тебе,ты быстро прогораешь.Но стать счастливойяблоня умеет,когда впервые небо расцветает.А обманутьдурёху-яблоню нетрудно,ой, совсем нетрудно.Десять дней весеннихв зиму забредут,и станет яблоня цвестии листья распушит, как губы.
Женщина надежда
Был сын у женщины Надежды, одинокой женщины,Оставленной мужем, муж – с другой.И были всё-таки поэтому надеждыНа судьбы изменчивость,Что праздник будет и на улице её.И потому она вставала утром,А приходила вся уставшая и гордая.И мальчик узнавал про дни огромной трудности,Про тот завод с большими очень трубами,Дымящими так страшно там, за городом.А женщина морщины новые скрывалаИ некрасивой называлась всеми,И, беззащитна перед этими словами,Она в красивость сына очень верила…А сын из сорок третьего не вышел,В глубокой яме с каплями дождинок…Был белый ливень. Белый ливень вылилНеяркость окончательных сединок.И вот оно весомо горе этой женщиныВ морщинах на щеках прозрачных невесомых.Как спит она тревожно и бессонноИ видит ближе старенького сына,Которого война для смерти уговаривала,Готовила, ночной сиреной воя.Седая голова его так плохо старилаВ последнюю секунду виденного боя.Они теперь ровесники.Мать тоже почему-то плохо держат ноги.И часто отдыхать приходится на лестницеИ очень долго отдыхать с дороги…Ей видится во сне, а наяву не видится,Что снова есть надежды, как у той Надежды,Как у Надежды – матери-кормилицы,Стирающей для мальчика одежды…Зима по полю собирает инейИ катит долго по равнине белой.Он
матери-старушке вдруг напомнит сына,А с маленькой девчонкой поиграет в детство.
«Уж на работу дали бы им автобус побольше…»
Уж на работудали бы им автобуспобольше,дали бы автобус взрослым.И нам в школутоже далеко идти —огромное поле.А то толкаемся вместев автобусе-крошкекрошки и взрослые,взрослые и дети.Не гляжу в окошков автобусе толстом,маленьком и толстом.Он приходит поздно.Ждёшь, а ветер воет,срывает шапки.И так очень долгождёшь в огромном поле.Толкнёшь кого-то влево,толкнут направо.В автобусе тесном,толкаясь уверенно,каждый залезает.А кто-то не залезет,а кто-то останетсяв поле с плечами,которые он не пускал в ход,и ветры дальние,в лицо залетая,будут трепать по глазам его.В школу сегодня он не придёт.Если – взрослый, на работуопоздает.По дороге метёт.Уехал автобус.И только утро глаза раскрывает…На работу дали быавтобус побольшенам.А то на дороге дальнейкто-то стоит очень долго.И только утро продирает глаза.
Качели
Стихи, написанные в тридцатилетнем возрасте
Пора желаний и надежд
Уже выпущен из школы. Впервые познал женскую любовь. Окончил МФТИ. Поработал четыре года младшим научным сотрудником в Обнинском Физико-энергетическом институте и расстался с физикой ради поэзии.
Начал печататься в толстых столичных журналах. И сразу же за «круглым столом» «Литературной газеты» изруган в двух номерах подряд едва ли не всеми присяжными критиками Советского Союза.
Казалось бы, вот время – быть счастливым. Расцвет сил. Внешне укрепился, внутренне закалился. Да и выгляжу неплохо. Только и всех приобретений этих оказалось мало, ибо наступил черёд новым, ещё более трудным испытаниям и злейшим бедам. А всё желания страстные, необузданные.
И ума, ума по-прежнему не хватало. Ведь ум в молодости всегда задний, всегда плетётся вслед за опытом, а посему отстаёт. Уж больно мы торопливы в эту пору. Сначала сделаем, а потом подумаем, сначала набедокурим, а потом раскаемся.
И главной сутью моего тогдашнего существования, главным его содержанием были женщины. Не скажу, чтобы я был аморален, потому как вместе с печальным опытом уже приходило и первое осознание некоторых духовных истин и нравственных аксиом. Но путь познания не прекращался. А известно ещё из Екклесиаста, что «кто умножает познания, умножает скорбь…».
Едва ли не последняя пора моей беспутной жизни. И качало меня, и укачивало – то боль, то радость; то радость, то боль. И всё летело кувырком. И душа моя – то ликовала, то плакала, и тело моё – то замирало в высшей точке блаженства, то изнывало от мук. И всего-то года полтора-два оставалось до женитьбы.
«Одинокого любила…»
Одинокого любила,Потому что ейРодственность всегда претилаУзостью своей.Некрасив? И не жалела.Ладно, что простой.Только бы лучилось телоВстречной чистотой.Каждой клеточкой любила,Не боялась мук,Только бы ему хватилоГуб её и рук.Только бы ему хватилоБренного тепла…И бессмертье подарила,Сына родила!
«Тот, кто застал вчерашнее число…»
Тот, кто застал вчерашнее числоВ календаре, кто пробудился рано,Увидел мир в предчувствии туманаИ суть проник. Ему не повезло.Он подглядел – сгустилась тишина,Соединился мрак с глухим рассветом,И плоским распечатанным конвертомВ дом проскользнула мужняя жена.По мостовой прокрался браконьер,Унылым костылём трамбуя камни;Из рюкзака просачивались капли,Осётр под парусиною кипел.На поиски неумной, пошлой славыСын уходил, едва простясь с отцом.А пьяница, очнувшийся в канаве,Грустил помятым, заячьим лицом.