Руда
Шрифт:
Утром Егор долго не мог поднять голову: она разламывалась на части. Во рту пересохло. Лежал, ловил тени мыслей и пугался их.
— Санко! — позвал он наконец. — Ты здесь?
— А, проснулся!.. Как ты страшно зубами скрипел. Хотел я тебя разбудить, да дед Ипат не велел трогать. Про Татищева ты поминал во сне…
— Во сне? Это сон был! Сразу легче стало, Санушко. Худой мне привиделся сон. Слушай вот.
Рассказал про бледное лицо в окне и про немыслимое бесовское наваждение. Санко не раз плюнул,
— Зря ты всё золото отдал, Егор. Одно бы зернышко оставить да ткнуть бы ему в нос: гляди, какая медь, собачье мясо!
Егор слабо улыбнулся:
— Я и оставил. Так только беса обманул. И не одно зернышко, вот покажу.
Вывернул полу кафтана. С изнанки пришит был узелочек. Егор распорол нитки и высыпал золотой песок на стол. Санко первый раз в жизни видел самородное золото.
— Ишь, какая баса! Блестит как! — восхищался он.
— То-то что блестит. Медь тоже блестит, да недолго. А эти зернышки — какие из земли весной вымыл, такие они и по сю пору. А вес — попробуй, какая тяжесть. Медь вдвое легче.
Успокоенный Егор принялся зашивать золото в полу кафтана. Вернулся дед Ипат, красный, распаренный, с веником подмышкой, — шибко полюбилась ему «царская баня».
— Скоро ли в дорогу-то, начальник? — спросил дед Егора.
— Не я держу, дедушка, а дела вот да погода.
— Скоро покров, у нас за Поясом, гляди, снег уж выпадал, а здесь теплынь да мокреть этакая. Лист еще на дереве держится. Сказывают здешние, что до рождества иной год снегу не видят.
— Знаю про это. Первопутку ждать не станем. Как дела кончатся, так и тронемся навстречу снегу.
— Дела, дела… — Ипат ворчал только по привычке, не зная, что возразить. — Порожняк сегодня уходит, сено привозили. Вот и ехать бы, чем проживаться.
— Порожняку искать нам незачем, дед Ипат. У нас прогоны есть. Только выписаны на троих, — так ты сам был в согласии. Приказные, знаешь, переписывать не любят, а безо мзды и вовсе не станут. Рассчитай, не дороже ли выйдет.
— Рассудил ты всё, как надо. Быть тебе, Егор, большим начальником. А вот зачем вчера двери полы оставил? А?
— Когда? — встрепенулся Егор.
— Вечор, говорю. Я хоть спал, да сон стариковский, — всё чую. Вернулся ты веселыми ногами, огоньку вздувал, а там и стучат тебе… Недогулял гулянку-ту? Соскочил, опять ушел, а дверь на ладонь открыта осталась. Холодом потянуло, пришлось мне подыматься. Охо-хо…
Остановившимися глазами глядел Егор на старика. Он переживал тот же страх, что и ночью во сне… — нет, уж видно, не во сне… — когда увидел бледное лицо за стеклом.
В тот же день Егор отправлял своих товарищей на Урал. Санко не хотел покидать Егора одного, но тот настоял:
— Деньги вот передай матери, Санко. Одиннадцать рублевиков.
—
— Либо другие будут, либо и эти так пропадут. Да развеселись, Санко, чего нос повесил! Так ты и не поймал выдру в садовом пруду? А хвалился, охотник!
— Тогда же тебе сказывал, что поймал. Ты со сна не понял, что ли? Не выдру только, а мальчишку. Он сеткой ночью карпию потаскивал. Мне в ухо заехал и удрал. Я потом на него пальцем показал садовому мастеру, а мастер говорит: «О, это сын большого господина. Он пошалил. Лучше молчать!»
— Тьфу! Кругом тут воровство да покрывательство. Тошнехонько.
— Не добиться тебе правды, Егор. Айда с нами домой.
— Кабы одно мое дело, — ушел бы. Право слово, ушел бы. А так — до конца стоять надо.
Проводив своих и не заходя в опустевшую избу, Егор направился к биксеншпаннеру Второву.
— Посоветоваться пришел, Данила Михалыч, — мрачно сказал Егор. — Откуда у меня ненавистники взяться могли? Вот дело-то какое…
Второв огорчился за Егора:
— Кому-то, выходит, не с руки, чтобы на Руси золото открылось… А только кому? Не понять мне.
— На Урале — я знаю кому, — ответил Егор. — А здесь некому бы, ровно. Притом самой царице известно про золото. Сколько ни путай, — ничего тут не запутаешь.
— Не скажи! Ее величество… как бы это молвить?.. чужим умом думает. Много значит, какой ей советник в уши вложит. Сейчас наш, Волынский, силу забирает. Он ей одно, герцог — напротив. А ты вовсе без заступника явился, сам собой. Ототрут тебя, да твое же кадило раздуют и будут им один другого глушить, большие дела обделывать. Тебе кажется — просто. Э, друг, при дворе всё политика.
— Пусть бы после политика. Только бы меня, как полагается, отпустили, чтоб друзьям моим я волю повез, а Акинфию — шиш хороший.
— Какому Акинфию?
— Демидову, царьку нашему уральскому.
— И он в это дело встрял?
— Как же, на его земле золото я и сыскал.
Второв свистнул:
— Чего же еще гадаешь? Значит, демидовскими руками тенета ткутся. Берегись, брат!
— Когда еще Акинфий узнает. Он на Урале…
— Здесь он! Неужто не видал? В Петергоф со дворцом приезжал, при всех увеселениях и охотах был.
— Правда?
— Самая правда. Я думал, ты знаешь.
Таинственности, которая больше всего пугала Егора, как не бывало. Ему стало спокойнее. Враг был силен и жесток, не все его повадки известны Егору, но одно знал Егор твердо: Демидов — преступник законов. Когда царица узнает про демидовские плутни, она разгневается, она накажет злодея.
«Обличу тебя, Акинфий!.. Правда на нашей стороне, поборемся!»
ОСЬМУШКА В ПОЛУШКЕ