Руда
Шрифт:
— А себе?
— Это всё мне, что сказал. А сверх того… пусть глядят, на что гож. — Егор самодовольно усмехнулся. — В одном лишь месте золото найдено, еще его искать да искать надо. А кто умеет? Немцы-рудознатцы сколько лет с лозой и по-всякому ходили, а что нашли? Один — Гезе его звать — ох, важничал! Я за ним чемодан с маслом да колбасой таскал, было дело. Он говорил: по науке здесь золота быть не должно. Деньги огреб, в Саксонию укатил. Ан, золото — вот оно!
— Ох, господи Исусе! Можно ли такое говорить, — заколыхалась в испуге биксеншпаннерша.
—
— Сам знаешь, Данила Михайлыч, что бывает за такие слова. Остереги человека.
— Ладно, он знает, где можно, где нельзя. Выпьем, друг. Такие речи здесь не часто слышать приходится. По-придворному тонко говорят. Жена, неси, что там у тебя!
Хозяйка принесла жареную дичину, обложенную по краю блюда огурцами и яблоками, а сверху посыпанную травой. Хозяин наливал из бокастой.
Пьянея от вина и от почета, Егор жевал, жевал, глотал исправно, вкуса не разбирал. Говорил громче и громче. Скоро ли, долго ли, но и хозяина одолело старое венгерское. Со стороны можно было подумать, что гость и хозяин спорят. А на деле каждый нес свое, не слушая другого и только ожидая очереди, чтобы вставить слово.
— Ехали мы с апреля месяца, — рассказывал Егор, — всю Русь проехали, хоть бы одного довольного человека повстречали. Воем воют мужики, — никогда такого не было, бают. Недоимки выбивать солдаты приедут — кто ими командует? — немецкий офицер!
— Здесь не скажут про царицу, что отдыхает или, там, почивает, а «изволит принимать отдохновение». Тонкое обращение, — упрямо повторял биксеншпаннер.
— Вздохнуть не дают, грабят знай без останову. Народ говорит: слезные и кровавые сборы употребляют на потеху. Теперь сам вижу: святая правда.
— Гданский порох или из Шлюшенбурга порох — иному ружью всё равно, а государынин штуцер нешто я, кроме гданского, заряжу каким зельем?
— Я за зверей и то в обиде. Зачем ноги ломать? Это не охота. Нет, это не охота!
— Пьют привозное толокно, называется оно «шоколад». Пробовал я: пустое. Выходит как, — я не понимаю настоящего, или они притворяются, что вкусно?
Расстались, когда бокастенькая опустела, большими друзьями. Было темно, бусил дождь. Хозяин, обняв столбик на крыльце, звал Егора приходить, хвалился угостить еще лучше. Стоя в луже, Егор громко обещал разыскать Марка и передать ему, что надо.
В избе по лавкам спали Санко и Ипат. Егор зажег восковой огарок. Топая непослушными ногами, роняя вещи из рук, собрал себе на лавке и принялся раздеваться. Нечаянно глянул в окно и вздрогнул: бледное незнакомое лицо смотрело на него из тьмы блестящими глазами. Дунул скорее на свечу, стало черно, и лицо пропало.
— Уф, спьяну показалось. А коли и человек, — чего пугаться?
Сел на лавку, подальше всё же от окна, потянул забухший сапог. Кто-то осторожно постучал в стену. Хмель стал сползать с Егора, непонятный страх овладел им. Он притих, согнувшись. Стук повторился у дверей. Егор не вставал, в надежде, что проснется Санко или старик.
Опять стук, тихий, но настойчивый. И Егор поднимается, покорно идет к дверям, — вытянув перед собой
— Что надо от меня?
— Выйди.
Без спора вышел. Едва можно угадать очертания человека в долгополом плаще.
— Пройдемся.
— Зачем? — спрашивает Егор и спускается со ступенек.
Не ответив, человек в плаще зашагал вдоль порядка слободских изб. Егор — за ним, с непокрытой головой, со смятением в душе. Под навесом сенного сарая они остановились. Журчали струйки стекающей с крыши воды.
— Тебя Татищев научил?
— Нет, я сам. — Егор почему-то не удивился вопросу и не сомневался, что понял его правильно.
— Не ври. Всё открылось. И мешочек с крушцом тебе Татищев передал.
— Неправда! Я намыл. Татищев и теперь не знает, что на Урале открылось золото.
— Золото? — В голосе человека слышится издевка. — Не золото это, а медь. Дурак ты. Поверил татищевскому пробиреру.
— Какому пробиреру? — в гневе кричит Егор. — Я сам, всё сам… Никому не показывал.
— И зря. Показал бы кому следует, так не стал бы из пустого тревожить ее величество. А теперь за твой затейный и воровской умысел знаешь что тебе будет?.. Своей государыне налгал предерзостно в глаза… Четвертовать тебя надо.
Гнев, страх, сознание бессилия разом охватили Егора. Он взялся обеими руками за голову.
— Кто ты?
— Знать тебе незачем.
— Ты убить меня пришел?
— На что ты нужен мертвый-то. Нет, коли ты хочешь избыть свою вину и остаться без наказания, так заяви, что всему научил тебя Василий Татищев — единственно с целью оклеветать и в следствие вовлечь дворянина Демидова. И песок крушцовый от Татищева, мол, получен, а я ведать не ведал, что сие за песок. Понял?
Егор молчал. Он не верил своим ушам.
— Тогда твоя вина умалится, а отвечать будет Татищев. Ты человек простодушный и маленький. Велено тебе было — и сделал. Мне тебя жалко. Так слушай, я еще раз повторю, чтобы ты не сбился…
— Ты мне снишься! — закричал вдруг Егор. Он протянул руку и уперся в мокрую кожу плаща. Человек коротко рассмеялся:
— Считай, как хочешь, только не забудь. Будешь упрямиться, пропадешь в Тайной канцелярии.
— Мое золото у государыни.
— Всё? — живо спросил собеседник. — Нисколько не оставил у себя?
— Всё отдал.
— То-то. Не золото. По пробе явилась одна медь. Упрямый ты. Если завтра не объявишь всю правду, так попадешь в Тайную канцелярию. Узнаешь пытку. Когда захочешь избавиться от кнута и дыбы, говори: Татищев научил, из злобы на Демидова наплел, что сыскалось золото на демидовской земле. И тогда тебя пытать перестанут.
Сказав так, человек запахнул плотнее плащ и неспешным шагом вышел из-под навеса. С минуту еще слышалось чмоканье грязи под его ногами, потом стихло. Струйки воды журча стекали с крыши…