Рукопись в кожаном переплете
Шрифт:
Вот и обещанная Петром Васильевичем чаша с водой. В ее пугающей глубине плавали маленькие солнца наших фонариков. Я зачерпнул воду ведром. Во все стороны разлетелись сотни мельчайших огненных брызг. Вода была холодная, как лед.
— Одна назад не пойду! — решительно заявила Ветка. — Боюсь!
Я проводил ее до выхода из пещеры. В щель врывался яркий жар летнего солнечного дня. Веткины брючки на секунду мелькнули в щели и исчезли. Я остался один. Сзади на меня наступал холодный тугой мрак. Петр Васильевич и Витька с Вовкой были уже где-то за поворотом. Их фонарей не было видно. Преодолевая противную дрожь в коленках, я пошел вперед. В луче
— Генка! — раздался Витькин голос. — Во, здорово! Понимаешь, провал. Пропасть. Бросали камни и считали. Петр Васильевич говорит, метров десять глубины, не меньше. Давайте спускаться вниз.
— Только не сегодня, — сказал Петр Васильевич. — Спешить не следует.
— Почему не сегодня? Чего там! Веревка у нас есть, и времени хватит. Давайте, Петр Васильевич, попробуем.
— Нет, Витя. Пещеры не любят неосмотрительных людей. Их исследование — это дело очень серьезное. Целая наука. Она даже имеет специальное название — спелеология. Исследователь пещер должен быть и геологом, и археологом, и альпинистом, и, самое главное, очень осторожным человеком, который никогда не спешит.
— И не трусит, — с ехидцей, как мне показалось, заметил Витька.
— Ни в коем случае, — согласился с ним Петр Васильевич. — И в первую очередь потому, что трусость и осторожность — понятия совершенно разные.
Остаток дня Петр Васильевич учил нас самым невероятным вещам. Например, он выложил из небольших камней длинный коридор, перекрыл его сверху ветвями, и мы по очереди проползали через него. Затем по веревке взбирались на скалы и, страхуя друг друга, спускались вниз. Потом Петр Васильевич заставил нас ходить по карнизам шириною с ладонь, причем зажмурив глаза. Эти карнизы возвышались над землей сантиметров на двадцать, не больше, но прибираться по ним зажмурившись было все-таки страшновато.
Хуже всех приходилось Вовке. Он был ужасно неповоротливый. Дважды Вовка падал с карниза, не говоря уже о том, что каждый раз он застревал где-нибудь посредине «чертова коридора», как прозвали мы сооружение Петра Васильевича. Ветка всем утерла нос. Даже Витьке. Она оказалась ловкой как кошка.
Мучил нас Петр Васильевич целых три дня. На четвертый день было решено спуститься в провал. Мы собрались у маленького грота, от которого круто вниз уходила зияющая черная пустота, Петр Васильевич закрепил веревку за вбитый в расселину костыль и, привязав к ее концу большой камень, бросил вниз. Только секунды через две до нас долетело приглушенно: бац! Луч фонарика не доставал до дна, свет рассеивался — очень глубоко. Спуск был доверен Витьке. Петр Васильевич по всем правилам закрепил на Витьке капроновую веревку и вынул из своего рюкзака стальную каску. Да, да, каску. Вроде как у пожарных, только более плоскую.
— Это зачем — удивились мы.
— Чтобы предохранить голову от камней. Ведь они могут сорваться сверху. Мало ли что. Под землей, ребята, надо вести себя строго. Не спешить, не кричать, всегда иметь с собой неприкосновенный запас пищи. Пещеры мстят за неосмотрительность.
Он надел на Витьку каску, закрепил подбородный ремень и, перекинув веревку через плечо, сказал:
— Начинай потихоньку спускаться.
Мы
— Дно! — и потом еще: — Пещера идет дальше, снимай страховку!
— Закрепи сигнальный шпагат! — напомнил ему Петр Васильевич.
Витька бродил целых полчаса. Мы успели порядком соскучиться. И вдруг внизу раздался какой-то шум. Затем все услышали задыхающийся голос Витьки, даже не голос, скорее вопль:
— Нож! Петр Васильевич! Нож!
Глава 10. Наваха из толедской стали. Экспедиция или игра! Еще одна встреча с плантатором. Петр Васильевич недоволен Витькой
Да, это действительно был нож. Большой, с кривым лезвием и длинной рукояткой из гладко отполированной рога. Таких ножей мы нигде и никогда не видели.
— Наваха, — сказал Петр Васильевич, недоуменно разглядывая нож при свете фонаря. — Только не индейская, а уже испанская, из знаменитой толедской стали. Есть такой город Толедо, который славится оружейной сталью. М-да, наваха… — он почему-то пристально глянул в сторону Ветки. Та с независимым видом крутила в руке свой фонарик.
— Смотрите, даже не заржавел! — удивились мы.
— Толедская сталь не ржавеет, — сказал после паузы Петр Васильевич. — К тому же там, где она лежала, наверное, сухо. Не так ли, Витя?
— Да, там совсем сухо.
Мы выбрались из пещеры. Нож переходил из рук в руки. Только Ветка не проявила к нему никакого интереса.
— Эти ножи очень удобны в метании, — сказал Петр Васильевич. — Тяжелое лезвие придает ножу устойчивости в полете. И индейцы, и испанцы очень метко бросают эти ножи. Вот так, — он ухватил нож за рукоятку и с силой швырнул его лезвием вперед. Нож просвистел в воздухе и воткнулся в березу метрах в десяти от нас. Ай да Флибустьер!
— Сила! — вздохнул Витька. — Никакого пистолета не надо.
Мы спустились в лагерь. Вовка теперь уже больше не делал попыток сварить артельный суп. Он сидел в тени развесистой липы и жевал хлеб с колбасой.
Вечером возле костра у нас разгорелся спор. Что делать с ножом? Мы все предлагали сейчас же сообщить о находке в областной краеведческий музей, в Москву и даже, может быть, на Кубу.
— Почему на Кубу — удивился Петр Васильевич.
— Да потому, что это нож самого Энрике Гомеса! Или кого-нибудь из его товарищей.
— Откуда вы это взяли?
— Что же, по-вашему, в заволжских горах испанцы бродили толпами, что ли? Если один побывал — и то удивительно.
— А вы выяснили такую деталь: сходится ли возраст ножа и возраст автора нашей рукописи?
— Пусть музей и выясняет.
— Какая же мы тогда научная экспедиция? В музей сдаются только уже обработанные материалы. А если сдавать в них случайные находки, то они превратятся в склады антикварных вещей.
— Да, с выводами и сообщениями спешить не следует, — важно поддакнул Петру Васильевичу Гаррик.