Рунет: Сотворенные кумиры
Шрифт:
— Почему? — удивляюсь я.
— Ну, во-первых, он стартап-менеджер, то есть ему нужно начинать проект. Он начал, свое дело сделал — и все, ему тут делать было нечего. А вместе с тем он должен был светить всюду своим вот этим лицом. Помните, в «Незнайке на Луне» был такой аттракцион, когда нужно было вставлять свое лицо в такую вроде ткань, а в тебя кидали мячиками? — вот это была его работа. Носик и такая работа — это совершенно несовместимые для меня, например, вещи. Поэтому я все ждал, когда он наконец решит отсюда уйти. Слава богу, ушел. Сейчас компания уже встала на ноги, она работает, отсюда спокойно ушли все, кто ее начинал. Пришли такие технические менеджеры, которые просто вот эту машинку поддерживают на плаву. И нормально.
Я смотрю на последнего из могикан — Рустема Адагамова, который совершенно не похож на технического менеджера, поддерживающего на плаву машинку, запущенную другими, — и
Drugoi о себе
— Значит, родился я в Казани. Отец у меня наполовину татарин, но у них там была такая русская семья. Моя бабушка казанская — русская; у отца три сестры русские, он сам, в общем-то, был полурусский. Единственный, кто из всей семьи говорил по-татарски, был мой дед.
А моя мама с отцом познакомилась здесь, под Москвой. Когда он служил в армии, мама закончила иняз и работала тут на очень интересной работе: они сидели под землей и слушали переговоры американских летчиков. У нее очень хороший слух и было очень хорошее знание английского. Там они и познакомились, поженились. Я в Казани не жил никогда — они уехали оттуда сразу. Но там много родственников.
Потом, когда мне было 12 лет, они развелись. Когда я закончил школу, то пошел учиться в Историко-архивный. Закончил его, по распределению не пошел, пошел мыть станцию метро «Колхозная» — я там ездил вот с такой штукой. Ночью мыл, а днем ходил с папкой рисунков, искал работу по издательствам. И меня взяли прямо с улицы без специального образования худредом в «Московский рабочий» — было на Чистых прудах такое очень хорошее издательство, я там проработал четыре года, то есть я начинал как книжный дизайнер, делал альбомы — интересно было.
Потом, когда советская власть закончилась, я пошел работать в издательство Фонда Сороса, был там зам. главного художника. А потом ушел — ушел совсем, сидел дома, работал сам. В 1995 году я повез свои плакаты на биеннале в Брно, там познакомился со шведами, у которых был бизнес в Норвегии, они меня позвали, говорят: «Давай, поехали, посмотришь». А я такой был скандинавофил всегда, еще со времен Карлсона, мне ужасно это все нравилось — Стокгольм, эта вся скандинавская романтика.
Я поехал, поработал там сначала сам. Потом приехали Татьяна [95] с Алинкой. Через год мы вернулись в Москву, потому что, когда я из Москвы уехал, тут так все стало классно! Девяносто третий, четвертый, пятый год — тут прямо все было супер, денег навалом, работа интересная. Я работал тут с ресторанами и ночными клубами, когда они только-только начинались. Нас было четверо: я, Антон Табаков, Андрей Деллос и Илья Порошин. Мы тогда сделали клуб «Пилот», клуб «Сохо». Было супер вообще, так здорово! Приехал Nazareth, я делал им рекламу. Первый раз они сюда приехали — мы сделали им концерт в «Пилоте» для своих. Нет, было очень здорово. Замечательное совершенно время.
95
Жена Адагамова.
И вот на таком подъеме я решил улучшить свои навыки профессиональные — поехать поработать в другую страну. И получилось, что год я проработал в Норвегии, и как-то мне показалось скучновато после такой Москвы. И мы вернулись, приехали сюда летом 98-го года, в день, когда вечером был ураган [96] , а через месяц случился дефолт.
И все, товарный рынок упал, я не знал, что делать. И вернулся опять в Норвегию. После этого я уже начал там вставать на ноги — и все, что хотел, я там сделал. В 2005-м Алинка закончила университет, она уже там выходила замуж. Мы оставили им свою квартиру, мебель и решили приехать сюда — на три года, потому что очень скучали. Я там так скучал, что у меня был момент, когда я стал, например, слушать группу «Любэ». Ездил в машине — а у меня там был диск, я уже не помню, какие песни.
96
После этого урагана по всей Москве валялись вырванные с корнями деревья и покореженные рекламные щиты.
Поэтому, когда мне пишут: «Drugoi — русофоб», это такая фигня! Потому что это же моя страна, это все мое. Может, я стал взрослее, я не могу сейчас вот так говорить — мол, мы встаем с колен и все супер, — потому что я вижу, что это никакой не супер. Однако же вот, я сюда приехал, и пока я здесь. У меня планов, так сказать, «уезда» нет. Они
«SirlKnight [04.09 15:52]: если вас спрашивают, кем вы работаете, что вы отвечаете?
Drugoi: В зависимости от ситуации и человека, который спрашивает об этом. Фотожурналист, блогер, пишувЖЖ — как-то так.
(Из интервью Рустема Адагамова на Ленте. ру)
— Вообще говоря, почему drugoi?
— Ну, это мое внутреннее состояние. Я везде какой-то чужой. У меня есть один человек, через которого я общаюсь с окружающим миром, — моя жена. А так, в принципе, у меня нет — практически нет — друзей. Есть много знакомых, есть приятели, с которыми можно пойти в кафе, поиграть в футбол. У меня нет друзей, и их никогда не было. Так получалось, что я, например, жил в одном месте, а учился в другом. В школе есть один круг, там, где живешь, есть другой круг — а ты между ними где-то повисаешь. Ну, я так себя чувствую. Я и сейчас, в принципе, приехал домой в Москву, потому что соскучился по Москве, но получается, что я так сюда и не вернулся. Я как-то повис — то есть я не там, не здесь, где-то я вишу. Какую-то ерунду я уже начинаю говорить, — смущается Адагамов, но продолжает: — Нет, ну это так, это правда: я где-то повис. Мне не нравится, что происходит здесь сейчас. Я не могу жить в Норвегии, потому что там я уже все сделал, мне там скучно. Там очень хорошие люди, очень хорошая страна, там можно жить на пенсии. Я вот когда стану старым, туда уеду. А сейчас как-то я так вот повис. Если вы меня понимаете, конечно.
— Ну, да.
— Мне не нравится, что здесь сейчас происходит. Я начинаю узнавать какие-то вещи — и мне тяжело, неприятно.
— Вы имеете в виду то, что происходит в стране в целом?
— Да. Я совершенно не ожидал, что этот откат назад будет происходить так стремительно, что с такой охотой люди будут опять хотеть — глупо так говорить, но — вот этой вот «сильной руки». Это, в общем, банальные слова, но совершенно поразительно, как у нас опять на фоне так называемого вставания с колен происходят какие-то совершенно ужасные вещи. Меня очень часто называют русофобом, но у нас всегда интеллигенция была против власти — это было ее кредо еще со времен Чернышевского. Я считаю, что, когда человек говорит о том, что у нас плохо, — это не значит, что он не любит страну. Я сюда вернулся, потому что это мой город. А получается, что, если тебе что-то не нравится, ты дурак. Осознавать это ужасно. «Ты враг, уезжай». «А, тебе не нравится? Уезжай». Какая-то дикость совершенная.
«Владимир [04.09 15:49]: Рустем, почему вы забаниваете всех, кто высказывает мнение, отличное от вашего? Не грубит в комментариях, не флудит, а просто высказывает другое мнение? Вы поэтому взяли ник “Другой”, что других не может быть, кроме вас? Не испытываете от этого элементарный стыд?
Drugoi: Спасибо за вопрос. Принципы модерации в моем дневнике очень просты: я лишаю права комментирования людей, которые хамят, оскорбляют меня или других участников дискуссии по разным признакам (например, национальным), неталантливо матерятся или занимаются тем, что в интернете называется “троллингом ”. Помимо этой категории комментаторов в немедленный бан отправляются все, кто пытается ставить ссылки на какие-то ресурсы в сети, не связанные с темой обсуждения. Любое инакомыслие, если оно выражается в корректной форме, модерации не подвергается. Хотите комментировать записи в моем блоге? Будьте вежливы с хозяином и не задирайте других комментаторов».
(Из интервью Рустема Адагамова на Ленте. ру)
— Когда человек просто приходит, чтобы сказать гадость, — это бан немедленный. Потому что у меня нет времени на дискуссии с ним, у меня нет желания его видеть. Потому что это мой труд, это моя работа, я этим занимаюсь искренне, от души. Это не площадка для того, чтобы сказать мне гадость. Это можно делать где-то у себя в журнале, но у меня этого делать нельзя.
Нет у меня времени на это. Поэтому, когда пишут: «Drugoi банит несогласных», — не несогласных, а людей, которые просто приходят, чтобы сказать гадость. Смотришь — у него журнал пустой, он его завел сегодня специально, чтобы сюда прийти и мне это написать. А люди, которые приходят ко мне и пишут: «Нет, я с вами не согласен вот потому-то, потому-то и потому-то», — с этими людьми я говорю. То есть я могу на них злиться, раздражаться, но я всегда им отвечу и никогда их не баню.