Русь (Часть 1)
Шрифт:
– Правда, - сказал Валентин.
– Вот, брат, как! Так он даже боится меня с тех пор. А отчего это?
– И сейчас же сам ответил: - Оттого, что у меня учебой мозги не засорены, а все беру вдохновением, с налета. Русская душа этих намордников не признает. Должна быть природа, и ничего больше. Ну, к черту, к черту!
– вдруг крикнул он, спохватившись.
– Время впереди есть, а сейчас купаться.
Разделся он на зеленом бережку с необычайным проворством. Прямо с берега, не разбирая, бросился головой в реку, исчез под раздавшейся и закипевшей водой и вынырнул далеко от берега и ниже по течению.
Купался он с упоением. Он все плавал, нырял и кричал с середины
– Вот хорошо-то! Лучше утреннего купанья ничего нет на свете. Дно-то какое!.. Точно пол. Нигде таких мест для купанья не найдешь, а ведь сама природа. Рука человеческая нигде и не притрагивалась. Ребята было купальню сделали, - собственноручно раскидал к черту. Значит, ослы, природу не чувствуют. А лучше природы ничего нет на свете. Правда, Валентин?
– Правда, - сказал Валентин.
– Я, брат, природу на вершок не испортил, - кричал Авенир с середины реки, где он каждую минуту окунался с головой и, утираясь руками, отфыркивался.
Когда пришли домой, там уже весь стол был уставлен всевозможными закусками. Нарезан-ная темно-красными тоненькими ломтиками копченая ветчина с тонким слоем желтоватого сальца, заливное из курицы с морковкой, заливное из судака с лимоном, всевозможные грибки, копченые рыбки. И среди всего этого и столпившихся посредине бутылок - большая глиняная миска сметаны и растопленное масло к блинам.
– Что это у тебя, целый обед, даже не завтрак?
– спросил Валентин.
– А что?
– Да рано-то очень: ведь и девяти часов еще нет.
– Ерунда! Я, братец, себя не стесняю и терпеть этого не могу, - сказал Авенир.
– Ну-ка, садитесь, нечего время терять.
Начали с закусок, потом перешли на уху из налимов с печенками.
Авенир при каждом блюде только кричал:
– Где ты найдешь такое блюдо, Валентин? В Европе, небось, все ушло на то, чтобы красо-ту навести. На стол подадут - воробью закусить не хватит, а посуды да приборов наставят - руки протянуть нельзя. А у нас, брат, по простоте, без всяких штучек, но зато можно налегнуть как следует! А! Вот и они!..
– закричал Авенир, простирая через стол руки вперед, когда показалась несомая на тарелке под салфеткой высокая стопка блинов, от которых даже через салфетку шел пар.
– Ах, жалко, Владимира нет! Он понимает толк во всем этом.
За столом говорил почти один Авенир. Да и никто не мог кроме него говорить, так как он все время звенел, как колокольчик.
– Нет, брат, что ни говори, а страны лучше нашей нигде не найти, говорил он, держа в одной руке рюмку, а другой широко размахивая.
– Оттого что вы другой никакой не видели, - сказал хмуро Федюков, поливая блины маслом.
– И видеть не желаю. Все равно нет. У меня, брат, чутье. Изумительное, необыкновенное чутье!
– сказал он, обращаясь только к Валентину.
– Нигде не был, по Парижам не ездил, а чувствую ясно, что там везде чепуха. Европа-то, говорят, уж разваливается. Труп гниющий! Это они культуры да красоты наглотались, - прибавил он, протягивая к Валентину руку с направ-ленным в него указательным пальцем, как будто Валентин в этом был виноват.
– А народ возь-ми! Где ты другой такой народ найдешь? Нигде! Ко мне приходи кто хочешь, я всякому рад, и таким обедом угощу, что ай-ай. И от доброго сердца. Мне ничего не надо. А у них все церемо-нии. Вот и довертелись!
– Я только не понимаю, чем вам красота помешала?
– сказал, как всегда, недовольно Федюков.
– Не могу, с души воротит.
– Авенир с отвращением махнул рукой, даже не оглянувшись на Федюкова, и продолжал, обращаясь к Валентину: - И я тебе скажу: нам предстоит великая миссия.
–
– Это даже иностранцы признают. Мы, брат, сфинксы. Об этом даже пишут, ты почитай. И подожди - пробьет великий час, мы себя покажем, логику-то ихнюю перетряхнем. Бери, бери, пока горячие, бери, не церемонься. Ах, хороши, посмотри-ка на свет, посмотри.
– Он поднял блин на вилку и показал его на свет.
– Весь в дырочках. Ну, как жалко, что Владимира нет.
– Вы вот распелись и не подозреваете, что вы не что иное, как самый злостный национа-лист, патриот и обожатель своей народности, - сказал Федюков, недоброжелательно посмотрев на Авенира из-за бутылок.
Авенир подскочил как ужаленный.
– Я националист?..
И сейчас же, повернувшись к Валентину и Митеньке, прибавил, торжественно указывая на Федюкова пальцем:
– Вот подходящий собеседник для профессора. Тоже логики нанюхался (Авенир даже поднялся и говорил стоя). Но около нас вы с логикой ошибетесь. Да, я благоговею перед русс-ким народом, перед его душой, потому что такой души ни у кого нет!
– сказал Авенир, ударив себя кулаком в грудь.
– И эта душа у всех одна, даже у того серого мужика, что идет по двору. В нем мудрость без всякой вашей культуры.
– И вдруг, повернувшись в сторону мужика, крикнул:
– Иван Филиппыч, стой! Пойди сюда!
Мужик подошел к окну и, сняв шапку, положил локти на подоконник, оглядывая сидевших за столом незнакомых господ, как бы соображая, не имеет ли их присутствие отношения к тому, что его позвали.
– Ну-ка, скажи, брат, что-нибудь, - обратился к нему Авенир, сделав гостям знак, чтобы они слушали.
– Да ведь что ж сказать-то... язык не мельница, без толку не вертится.
– Довольно!
– крикнул Авенир.
– Уже сказано! Ну, пошел, больше ничего не надо. Видал?
– спросил он живо Валентина, когда мужик, нерешительно надевая одной рукой свою овчинную шапку, пошел от окна.
– В его душе вечная мудрость и тишина, а в нашей вечное беспокойство, потому что мы передовые разведчики о дальней земле. Там прилизались, украси-ли свои очаги, - кричал он, показывая рукой по направлению к печке, - а нас ничем не успо-коишь. Никогда! Потому что для нас материальные блага - чушь! Культура - чушь! Красота - чушь! Все - чушь! Слышите? Я вам с профессором говорю.
– Что вы ко мне пристали с этим профессором, - сказал, обидевшись, Федюков.
– Ага, колется! И я вам скажу: все это хорошо (он указал пальцем на блины) - блины и прочее, так сказать, святыни и заветы старины, как говорит Владимир, - но если придет момент - все полетит к черту, и блины и заветы. От самих себя отречемся, а не то что от национальнос-ти. Вот, брат, как! И вы, Федюков, совершенно правы в своем отрицании национальности и дей-ствительности, - неожиданно закончил Авенир. Он указал при этом на удивленного Федюкова пальцем уже с несколько изнеможенным и усталым видом. Но сейчас же опять вскочил, загоревшись.
– Я вам скажу великую истину: мы велики и сильны тем, что мы...
– он остановился, таинственно подняв руку вверх, - мы велики и сильны тем, что мы - ждем. А там ничего не ждут.
Он опять указал пальцем к печке. Потом стукнул себя пальцем по лбу и, сказавши: "Вот что надо понимать", - встал из-за стола, наскоро утерши носовым платком губы, подошел к Вален-тину и, прижав его в углу, куда тот пошел за пепельницей, сказал, подняв палец:
– И раз мы убеждены в великой миссии, то она придет, потому что это предчувствие того, что уже кроется в нас. Если бы не крылось, не было бы предчувствия, а раз есть предчувствие, значит...