Русь (Часть 1)
Шрифт:
– Зачем в город?
– спросил озадаченно Митенька.
Валентин несколько удивленно поднял складки на лбу и, пригнув голову, посмотрел на Митеньку.
– Ведь ты же сам мне сказал, что тебе нужно подать жалобу на мужиков.
– Это ты сказал, что мне ее нужно подать, и мне просто тогда было как-то неловко разубе-ждать тебя.
– Нет, тебе надо съездить, - сказал Валентин, внимательно выслушав его.
– Но меня дома ждут. Я велел позвать людей.
– Каких людей?
– Плотников... они будут ждать.
– Брось плотников, пусть ждут. Дело твое совершенно
– А что же важно?
– спросил Митенька.
– То, что мы сейчас сидим здесь и говорим, а перед нами простор, сказал он, показав широким жестом в окно, за которым виднелись луга в косом предвечернем освещении.
"Так и быть, в город поеду для его удовольствия, а жалобу подавать не стану", - сказал себе Митенька.
– Федюков оттого и мучается, что никак не может отрешиться от дел, проговорил Валентин.
– Вовсе не потому, - сказал обиженно Федюков, оторвавшись от книги и глядя на макушку сидевшего в кресле Валентина, - а потому что я по рукам и ногам связан семьей. Кругом серая, беспросветная по своей ограниченности среда, и ни в чем нет истины.
– Брось среду.
– Куда же я ее брошу? А что касается дела, так я совсем наоборот, я не делаю, - сказал Федюков, делая шаг к Валентиновой макушке и тыкая пальцем в воздухе на словах "не делаю".
– Потому что делать что-нибудь в этой стране - это значит на каждом шагу поступаться свои-ми основными принципами. А в этом меня еще никто упрекнуть не может. И потом, это значит очутиться в обществе ограниченных ослов, жвачных, да еще зависеть от них... Я бы тоже куда-нибудь, закрыв глаза, уехал, если бы не семья. Я понимаю тебя, Валентин, - сказал он, подойдя к Валентину и крепко пожав ему руку. И два чемодана твои понимаю. Ты напрасно думаешь, Валентин, я все истинно возвышенное понимаю. Вот ты говоришь, что тесно здесь. И я чувст-вую, что тесно. Разве я не чувствую? У меня здесь (он ударил себя по груди) целые миры, а среди чего я живу?
– Давай свой стакан, - коротко сказал ему Валентин.
Федюков махнул рукой и покорно подставил стакан.
– Где я ни бываю, я везде пью, - сказал Валентин.
– Уметь пить это великое дело.
– Он вдруг серьезно посмотрел на Митеньку и сказал:
– Вот ты не умеешь пить, это не хорошо. Когда пьешь, находишь свободу, которой в жизни нет.
– В этой убогой жизни, - поправил Федюков, приподняв палец, и крикнул: - Верно!
– Он выпил и крепко ударил по столу опорожненным стаканом.
– Ну, выпьем за мое переселение на Урал, - сказал Валентин и, кивнув в ту сторону, куда ушла баронесса, прибавил: - Она боится, что приедет ее профессор. Может быть, придет время, когда женщина ничего не будет бояться. Итак...
Гости встали и подошли чокнуться к Валентину и пожелали ему счастливо добраться до священных берегов озера Тургояка.
– Поедем со мной...
– сказал Валентин, положив руку на плечо Митеньки.
– Будем жить среди глухих лесов, где-нибудь в скиту, где живут совсем нетронутые культурой люди - моло-дые скитницы и мудрые старцы. А кругом необъятная вечная лесная глушь, где нет ни городов, ни дорог. А здесь тесно...
– Верно, тесно!
– с
– И женщины здесь не такие, первобытности нет, непочатости, Федюкову нельзя, он связан, а тебе можно.
– Да, увы, я связан, - отозвался как эхо Федюков.
– А какие силы! прибавил он, ударив себя ладонью по груди.
– И на что они уходят? Ни на что. Раз в корне отрицаешь всю действительность, которую всякий порядочный человек с героизмом в душе обязан отрицать, то куда их приложишь? К будущему, которое еще не наступило?
– "Тесно!" Какую великую истину сказал ты, Валентин.
У Митеньки Воейкова приятно закружилась голова от выпитого вина, и ему хотелось встать и пожать руку Федюкову, сказавши ему при этом, что хотя он и не живет более такими мыслями, но жил ими и понимает их. Но вдруг он вспомнил, зачем он, собственно, пришел.
– Валентин, - сказал он, - я тебе принес то, что ты просил, а у меня тогда случайно не было с собой - денег.
– Каких денег?
– сказал Валентин.
– Да ты же просил.
– Зачем деньги... Мне не нужно никаких денег.
Митенька в душе даже обрадовался, что, по крайней мере, он сможет теперь отдать Житни-кову долг без всякой задержки. А тот, наверное, уж думал про себя, что этот дворянчик загово-рил его, вытянув деньги, и теперь не отдаст.
– Отдай вот ему, - сказал Валентин, беря бумажки из рук Митеньки и равнодушно передавая их Федюкову.
Митенька, не успев опомниться, выпустил бумажки из рук.
– Спасибо, - сказал с чувством Федюков, - считайте за мной, а я вам завтра же отдам. Вот вам образчик действительности, - сказал он, протягивая к Валентину и Митеньке бумажки, которые хотел было положить в карман, - что такое для меня деньги? Ничто. А приходится из-за них терпеть. И так во всем. Счастливый ты, Валентин, что уезжаешь к вечной природе, где нет действительности и, следовательно, пошлости. Я не могу без содрогания подумать, что мы пьем в последний раз и через восемь каких-нибудь дней...
– Через семь, - поправил Валентин, - сегодняшний можно не считать.
– Что через семь каких-нибудь дней мы проводим тебя на неизвестный срок. Ты замеча-тельный человек, Валентин, - сказал Федюков торжественно и чокнулся с Валентином.
Проговорили целый вечер, сидели до двух часов ночи, ужинали, пили и все говорили.
Вдруг Валентин встал, уже несколько покрасневши от выпитого вина, и, сделав жест чело-века, что-то вспомнившего, куда-то пошел.
– Куда ты?
– спросил его Федюков.
– Хочу послать за Авениром.
– Да зачем он тебе непременно сейчас нужен?
– Вот ему непременно с ним нужно познакомиться, - сказал он, кивнув в сторону Мите-ньки и посмотрев на него, несколько пригнув голову, как смотрит доктор через очки на больно-го, внушающего опасения и требующего принятия немедленных мер.
– Ради бога, не нужен он мне совершенно, - сказал испуганно Митенька при мысли, что если приедет еще этот Авенир, тогда и вовсе вовек не выедешь отсюда.
– Все равно завтра поедете к нему, - сказал Федюков, - что ночью беспокоить людей по пустякам.