Русь (Часть 1)
Шрифт:
– Да вот только что, с полчаса назад, - сказал Фома Коротенький, моргая и показывая пальцем в сторону ворот усадьбы, где он встретил Тита.
Все посмотрели в ту сторону.
– Может быть, еще ничего... душевно уж очень говорил-то, - сказал Федор.
– Э-эх, черти, развесили губы-то, - сказал с величайшим презрением Захар, стоя в стороне. На него все оглянулись, сбитые с толку.
– Вам дай соску в рот - вы и размякли, а тут вас и поволокут, куда надо.
– Опять, знать, напоролись?..
– сказал кто-то.
– Нас уж кто только
Можно было ожидать, что все обрушатся на помещика, подзуженные Захаром, но его последние слова о том, что их поволокут, очевидно, повернули настроение в другую сторону.
– А все из-за тебя, из-за черта!
– крикнул голос сзади.
– Известно дело, из-за него, - сказало еще несколько голосов.
– Ему бы только глотку драть, а других под обух подводит.
– Вот такие-то дьяволы и мутят всех...
В круг вошел лавочник со счетами и, остановившись, ждал момента, когда затихнут. Все, увидев, что он хочет что-то сказать, замолкли. Ближе всех от него стоял Фома Коротенький в большой шапке, в лапотках и с палочкой и смотрел прямо в рот лавочнику, оглядываясь на других.
– Поперек закона - не иди...
– сказал лавочник, поднимая правую руку с растопырен-ными пальцами, - потому не твоего дурацкого ума это дело. Это раз.
Он отрубил в воздухе рукой. Потом опять медленно поднял вверх руку.
– А чтобы против закона иттить, надо адвоката нанять да заплатить. А у тебя нет другой платы, кроме порточной заплаты. Это - два!
– сказал лавочник, отрубив опять рукой.
Слова его были шуточные, но тон назидательный и строгий. Поэтому по всем лицам пробежали только сдержанные улыбки. И положение Захара бесповоротно пошатнулось.
Все почувствовали, что под ним нет никакой почвы, что закон не на его стороне, а с одним здоровым горлом закона не обойдешь. И все недоброжелательство, которое готово было обру-шиться на помещика, перенеслось на него, как на человека, который едва не подвел всех под опасное дело.
– Откатывай к черту свой амбарчик! Откатывай!
– закричали голоса.
– Поневоле в суд подашь на таких вот чертей, - сказал кузнец, первым выступивший вна-чале на поддержку Захара.
– Из-за одного всем придется терпеть. На кой черта ты нужен!
– Он встал с бревна и вышел из круга.
– Известное дело, - сказал сейчас же голос Ивана Никитича, - это только дурак будет глядеть да спускать, когда под его доброе подбираются да еще нахальничают. Барина и осуж-дать нельзя.
– Человек-то уж больно хороший, душевный, - сказал Федор.
– Такой зря в суд не поволокет, а если ты хам непонимающий, так с тобой и разговор другой, - говорили уже с разных сторон.
Захар, отошедши в сторону, молча возбужденно курил и сплевывал, поглядывая в сторону своим кривым глазом с бельмом, и, казалось, не обращал внимания на относившиеся к нему замечания.
– Местом, значит, ошиблись, Захар Степаныч, амбарчик-то не там поставили, - сказал ему Сенька.
– Тебе бы хорошие места искать, Степан, может, проводит;
– Черт их возьми, у них по тысяче десятин, да еще отхватили себе лучшие кусочки, а тут по одной не хватает, а чуть руку протянул - тебя к мировому, - сказал уже всеми покинутый Захар.
– Все это одна шайка. А то сидят себе да книжки читают, газеты эти. Да я, может, тоже книжки читал бы да в хоромах сидел.
– Лапти прежде отчисть, а то ковры замараешь, - сказал Сенька.
– Да когда это землю-то делили?..
– спросил Фома Коротенький, оглядываясь то на одного, то на другого, как бы ожидая, кто ответит.
– Какую землю?
– спросил, сердито оглянувшись на него кривым глазом, Захар.
– Да вот эту, что им по тысяче пришлось, а нам по десятине.
– Когда нашего брата на конюшне драли, вот когда!
– ответил злобно Захар.
– Мы, значит, другим делом были заняты!
– сказал Сенька.
– Вот нас и обделили.
– Сколько зря время упустили, - сказал кто-то, - сейчас бы и навоз был вывезен, и всё.
– Что ж, общественные работы, что ли, начинать?
– сказал кто-то.
– Мостик бы до покоса поправить. А то когда ж мы его соберемся чинить?
– Вот еще домовой навязался, мостик этот.
XLV
В первое же воскресенье после обедни стали собираться в лощину к колодезю, - кто с лопатой, кто с топором, - чтобы чинить мостик и чистить колодезь.
Этот мостик был каким-то наказанием божьим. Столько ни собирались, сколько ни чинили его всем обществом, - все равно ездить через него было нельзя.
Если объявят общественную работу без складчины на водку, то почти никто не придет. И те, кто пришел, прождав часа два, разойдутся, ничего не починив, сказавши при этом:
– Они будут на печке лежать, а мы за них работай! Как же!.. Не на дурачков напались!..
Если же объявят, что после работы будет водка вскладчину, то всегда оказывается, что не утерпят и выпьют не после, а до работы и, заговорившись с приятелями, забудут, зачем пришли.
И потом мостик этот, - когда еще строили в первый раз, то как-то не потрафили, - сделали его торчком, так что въезд на него возвышался на целый аршин над землей. Думали, очевидно, потом и скат к нему приделать, чтобы можно было хоть въехать на него, но не собрались.
Поэтому каждый раз начинали починку с того, что валили перед мостиком хворост и соло-му в трясину, причем всегда ругали тех, кто этот мостик строил, и рассуждали о том, как нужно было бы его построить.
– До чего народ непутевый. Заместо того, чтобы сразу сделать хорошо, они попыряли кое-как - и ладно. Что ж, для обчества, значит, - сойдет! говорили мужики, сваливая солому в трясину и топчась по ней голыми ногами с засученными штанами.
Но так как дома у всех были свои дела, а это дело было общественное, то есть не их собственное, то каждый больше делал вид, что он старается лучше всех, чтобы, наморившись, сказать: "Ну, я свое отворочал до поту, пойтить скотине корму дать".