Русь (Часть 2)
Шрифт:
– Верно, верно, это уж что и говорить! Другой бы на его месте в остроге сгноил, а он все, батюшка, терпит.
– А главное дело - от своего не уйдешь, - сказал кровельщик, сидя на бревне в своих закапанных краской котах на босу ногу.
– Что на долю выпало, от того никакими судами не отмотаешься.
– На волю божию просьбы не подашь, - сказал Тихон, стоявший, как всегда, в стороне со своей высокой палкой.
– Худое видели, и хорошее увидим.
Все промолчали. Обыкновенно на его замечания всегда находились возражения, так как эти замечания
Но сейчас мнение Тихона совпадало с настроением всех, и видно было, что с ним согласны, несмотря на общее молчание.
– В суд-то пойтить, адвокату заплатить еще надо, - сказал кто-то.
– Да еще неизвестно, как дело повернется.
– Да и неловко с хорошим человеком суд затевать, - сказал Федор.
– Черт! да ведь он-то подал же на тебя, - крикнул Захар Кривой, не выдержав, злобно глядя на Федора.
– На меня он не подавал, - сказал Федор, не глядя на Захара и сейчас же занявшись своей трубочкой.
– Как на тебя не подавал? ведь на всех-то подал?..
– Всяк до себя знает, - сказал Иван Никитич, глядя в сторону.
– Вот это правильно.
– Обернемся как-нибудь, об чем тут толковать...
– Прежде обертывались, а теперь не обернемся? Слава богу, с голоду не помирали, всегда хватало, - говорили разные голоса.
– Можно и потерпеть, коли не хватит. Вон у Степаниды никогда ничего не было, а не померла, живет христовым именем.
– Слава тебе господи, народ-то ведь православный, в куске хлеба никогда не откажет.
– Значит, побираться иди, а руки не смей протянуть?
– сказал Захар.
– Сначала поверни закон, тогда и руку протягивай, - сказал молчавший все время лавочник.
– Вся сила в законе, и не с твоим дурацким умом его обойтить, а потому сиди и молчи.
– Слова свои лавочник, видимо, обращал против Захара Кривого, но смотрел при этом на Фому Коротенького.
– Это раз...
– Закон у бога один, сколько его ни верти...
– проговорил Тихон, покачав головой.
– А то у тебя всего и ума, что за спиной холстинная сума, - закончил лавочник, совер-шенно не обратив внимания на слова Тихона.
С заключительным словом лавочника все уже окончательно почувствовали, что со спокойной совестью могут теперь бросить толковать об этом деле.
И если что... то не они виноваты, что отказались от мысли улучшить свое положение, а лавочник. И так как он своим авторитетным и решительным словом как бы снимал с них какую-то тяжелую повинность и необходимость делать неприятное усилие, то каждый чувствовал к нему благодарное расположение, и всем хотелось сказать что-нибудь ему в похвалу, чтобы тем самым выразить поощрение и этой похвалой его уму еще больше самим перед собой снять ответственность с себя за перемену курса.
– Раз Иван Силантьич говорит, значит, правильно, - говорили одни.
– Зря языком трепать никогда не будет, -
И все вздохнули с облегчением.
XXXIX
Поэтому, когда пришел Иван Купала, мужички, собравшись вечером, уже совсем не загова-ривали о бугре, а балакали об Ивановом дне, о счастье, какое добывали в этот день в старину.
– А теперь вот забывать стали угодников-то, вот и нет ничего, земля тощая стала, на скотину каждое лето мор нападает.
– Как же можно! Прежде, как помнили их да уважали, каждый святой за чем-нибудь глядел, - сказала старушка Аксинья, - кто скотину от болезни да от коросты берег, кто за хлебом смотрел.
– А за курами тоже смотрели?..
– спросил Андрюшка.
– И за курами, батюшка, смотрели, - ответила Аксинья.
– Угодники божии никаким делом не гнушались, когда к ним с верой прибегали, а не зубоскалили по-теперешнему.
– Насчет других святых не знаю и врать не хочу, - сказал Софрон, - а Иван Купала, батюшка, большие чудеса оказывал. Старики говорили: как пойдет, бывало, знающий человек в эту ночь, и ежели хорошо потрафит, - целую жизнь потом не работает. Вот какое счастье получали!
Все прислушались.
– Что ж, пироги, что ли, сами в рот скачут?
– сказал Андрюшка, никогда не пропускав-ший без возражения обсуждения вопросов, касавшихся религии.
– Этого уж я там не знаю, а сам видал таких, что после этого во всю жизнь пальцем о палец не ударили.
– Да, это хорошо.
– Цветы, что ль, такие находили?
– спросил Фома Коротенький нерешительно.
– Цветы...
– ответил неопределенно и неохотно Софрон.
– Нет, уж это кому судьба, - отозвался кровельщик, - а то бы все давно нарвали.
– Значит, не потрафляют.
– А по два цветка не находят?
– спросил кузнец.
– Зачем тебе два?
– Чтоб больше досталось.
– Тут и одного на весь век хватит.
– Может, раз десять мимо своего счастья проходил, - сказал кто-то. Какие цветки-то?
– Кто их знает? Говорили, вроде как огненные.
– В покос целыми возами косим их, цветы-то, а все жрать нечего.
– Эх, мать честная...
Все задумались.
Вечерело. Небо вверху было спокойно-голубое, а к закату золотилось и пронизывалось расходящимися солнечными лучами из-за огненно-золотых краев облака, неподвижно стоявшего на западе, над далекими полосами лесов, с которых уже поднимался вечерний туман.
– Всегда счастье в эту ночь находили, - сказал опять Софрон, - хоть разрыв-траву эту взять.
– Тоже на Ивана Купала?
– спросил Фома.
– Тоже на него.
– А это на манер чего будет?
– спросил Николка-сапожник.
По всем лицам проскользнула нерешительная усмешка. Софрон, не взглянув на спрашивав-шего, усмехнулся на наивность вопроса.
– Разрыв-трава-то?.. С ней никакой замок для тебя ничего не значит; приложи его со словом, - всякое железо в куски разлетится. Вот она какая разрыв-трава-то эта.