Русь (Часть 2)
Шрифт:
Он хотел было во время объяснения ходить по комнате, чтобы меньше встречаться глазами с управляющим, по отношению к которому он оказался в роли судьи и контролера. Но выйти ему мешали ноги управляющего. Сказать ему, чтобы он убрал свои ноги, у Андрея Аполлонови-ча не хватало духа, так как тот сейчас же встал бы, поспешно и испуганно отодвинул бы свой стул, т. е. лишний раз показал, что он - низший по отношению к Андрею Аполлоновичу, призванному его ловить и угнетать.
Поэтому он принужден был сидеть запертым в своем уголке и испытывать некоторое неудобство и томление от сознания
Ему казалось, что управляющий смотрит на него как на эксплуататора, имеющего в виду только свою выгоду и готового выжать все соки из другого человека. И потому Андрей Аполло-нович невольно заговорил мягким, вежливым и даже немного виноватым тоном.
Но эта мягкость и погубила все дело и привела к таким результатам, которых менее всего ожидал сам Андрей Аполлонович.
– Вы ведь уже давно изволите служить у Нины Алексеевны?
– спросил Андрей Аполло-нович, внимательно рассматривая карандашик, который он вертел в руках.
– Поступил за год до приезда вашего превосходительства, - сказал управляющий, слегка кашлянув и осторожно прикрыв рот рукой.
– И как вы заметили? Что, урожайность земли и... и вообще все прочее было такое же, как теперь, или ухудшилось за последние годы?
Управляющий, покраснев грубым румянцем, некоторое время медлил с ответом.
Очевидно, вопрос этот показался ему предательской ловушкой; в самом деле: если он отве-тит, что имение в смысле доходности не ухудшилось с его поступлением, то является вопрос, куда девалось все, чего прежде было много, и, между прочим, пресловутые тройки?
Если же он скажет, что ухудшилось положение, то профессор может ему заметить, что управляющего не за тем приглашают, чтобы он ухудшал положение.
Управляющий молчал.
Андрей Аполлонович и сам вдруг понял неожиданную каверзность своего вопроса. Понял и смутился в такой же степени, как и управляющий.
Он задал этот вопрос из деликатности, из желания сгладить неприятное объяснение, а выш-ло так, что управляющий по этому вопросу может принять его за ловкого сыщика и следователя.
– Вы, ради бога, пожалуйста, не думайте, что я имею что-нибудь в виду, тройки там или книги со шнурами, - с испуганной поспешностью заговорил Андрей Аполлонович.
– Я ровно ничего не имел в виду. Мне хотелось откровенно поговорить с вами... мне просто было прият-но... вы знаете, как я чужд всяких этих градаций общественных...
– Андрей Аполлонович отк-лонился от стола и, с виноватой улыбкой поправив за мочку очки, посмотрел на управляющего.
Тот сидел все так же неуклюже своим огромным костистым прямым корпусом и длинными ногами, был красен и молчал.
Ясно было, что он принял профессора и за ловкого сыщика, и за жадного собственника, и за все что угодно. И мысль об этом угнетала профессора и наталкивала его на такие вопросы, кото-рые, как нарочно, попадали в самое больное место. Он чувствовал, что ему необходимо встать и пройтись по комнате, но на дороге были ноги управляющего, и он ждал, что тот сам переменит положение и даст ему возможность пройти из своего
– Ну, вы расскажите мне что-нибудь... ну, вообще о ваших методах ведения хозяйства, о ваших способах увеличения доходности и вообще... говорил профессор, мягко прикасаясь на каждой фразе к книге со шнурами, которая лежала точно улика против управляющего на столе.
– Стараемся по возможности, а ежели в чем сомневаетесь, ваше превосходительство, то ваша воля.
– Боже избави!
– сказал испуганно профессор, даже отшатнувшись в своем кресле от управляющего и как бы защищаясь от него выставленными вперед руками.
– Я позвал вас просто для беседы... я, собственно, отношусь совершенно безразлично к тому, дает имение доход или ничего не дает. Вы знаете меня: для меня материальные ценности не имеют ни ма-лейшего значения. И я скажу даже больше: если для вас, например, по внутренним убеждениям тяжело повышать доходность путем, скажем, угнетения рабочих и крестьян, то я, с своей сторо-ны, всегда готов вас освободить от этой необходимости... В конце концов истинно человеческое отношение, конечно, дороже всяких материальных выгод.
Эту фразу управляющий понял совершенно неожиданным образом.
– Если вы имеете подозрение в моей неспособности, ваше превосходительство, то прошу - увольте меня, а только я старался по силе возможности и, так сказать, соблюдал все до само-малейшей точности, - сказал управляющий, достав грязный комочек носового платка и утерев им красный вспотевший лоб.
Эта фраза была так неожиданна для Андрея Аполлоновича, что он даже не знал, что ска-зать. Он покраснел шеей, зажевал губами и дрожащими от конфуза руками стал нервно перекла-дывать вещи на письменном столе. У него было такое состояние, как будто он, сам того не ожидая, попался во всем: уличен в притворстве, сыщических кознях, в самых скверных приемах эксплуататора. И теперь ему нельзя будет глаз поднять на управляющего, а не то что проверять какие-то книги.
– Откуда?.. Откуда же вы заключаете?.. У меня даже мысли не было вас оскорбить или заподозрить... Ведь я же ни одним словом вам не сказал... говорил Андрей Аполлонович, тоже достав из кармана платок, и, держа его в руке, жестикулировал вместе с ним.
– Я хорошо понимаю, что ваше превосходительство по деликатности не говорите прямо, но из вопросов ваших я должен понимать или нет?..
– сказал управляющий, уже прямо взгляды-вая на профессора, как будто вдруг сила переместилась и он из подсудимого превратился в обвинителя.
– ...Я позвал вас просто побеседовать... Боже мой, я не знаю, как это получилось... я прошу вас верить мне...
– говорил Андрей Аполлонович, беря управляющего за обе руки и сознавая в то же время, что, говоря так, он еще больше топит себя, так как явная ложь была уже в том, что он позвал управляющего будто бы только для беседы.
И почувствовал, что положение безвыходно и что мучительность и почти физическая тяжесть этого положения усиливается еще тем, что он не может выйти, благодаря ногам управ-ляющего, из своего тесного угла.