Русь и Орда
Шрифт:
Прошло довольно много времени. Наконец два воина, в сопровождении сотника, ввели под руки незадачливого мурзу. Он еще не мог вполне разогнуться и еле переставлял ноги.
— Как осмелился ты, подлый шакал, которому я из милости дал приют, напасть на моего гостя, на того, кто завтра станет моим родственником? Отвечай! — крикнул Мубарек-ходжа.
— Он украл мою невесту, — пробормотал струсивший Хисар.
— Лжешь! Когда она была твоей невестой? У кого ты просил ее руки? Если хочешь знать, я сам сосватал ее князю Карачею. Может быть, ты и на меня с ножом кинешься?
— Прости меня, великий хан… Я люблю ханум Фейзулу, и от горя у меня помутился разум.
— Если он у тебя когда-нибудь
— Я не смогу завтра сесть на коня, — прохрипел Хисар.
— Увести мурзу! — приказал Мубарек-ходжа сотнику. — На ночь приставить к его шатру стражу, а утром, если он не сможет сам ехать, привязать к коню и вывезти! Чтобы к восходу солнца его тут не было!
Приказание великого хана было исполнено с обычной для татар точностью. Едва на небе занялись первые признаки рассвета, сотник поднял Хисара и велел ему садиться на коня. Два десятка всадников под начальством Кинбая уже стояли у шатра. Сотник помог стонущему и охающему мурзе влезть на лошадь.
— Куда тебя везти? — спросил он.
— В Золотую Орду, — ответил Хисар.
— Самой короткой дорогой повезешь его на реку Илек [146] и отпустишь на том берегу, — сказал сотник Кинбаю. — Темнику нашего тумена, который там кочует, скажешь, что мурзу надо убить, если он возвратится обратно, — таково приказание великого хана, да покорит ему Аллах всю вселенную. И езжай побыстрей! Если он будет падать с седла, свяжешь ему ноги под брюхом коня. А если умрет в дороге, довезешь его падаль до Илека и бросишь на землю Золотой Орды: великий хан не хочет, чтобы он оставался у нас, ни живой, ни мертвый. Понял все?
146
Илек — левый приток реки Урала.
— Понял, ага [147] , — ответил Кинбай, поклонившись сотнику.
— Тогда исполняй!
Кинбай подал команду своим всадникам и сейчас же огрел плетью коня, на котором сидел Хисар. Мурза вскрикнул от боли и судорожно вцепился в гриву лошади, которая, с места взяв в карьер, понесла его вон из Белой Орды.
Об изгнании Хисара в ставке Мубарека никто не пожалел: заносчивый и злобный чигатаец всем был неприятен. Но особенно обрадовался Никита.
— Теперь по ночам можно ходить без опаски, — сказал он Василию. — Но все же было бы куда надежнее, если бы хан приказал его удавить.
147
Ага — на тюркских языках дословно «старший брат». Это слово служило также почтительным обращением к старшему или к не очень высокому начальнику.
В тот же день, вечером, шумно и весело отпраздновали свадьбу Василия и Фейзулы. А еще через неделю все ханы почти одновременно снялись со своих становищ, и каждый направился к месту зимовки.
Глава 53
Кроме центральной ставки Сибирского ханства, укрепленного города
«История Сибири», том I, издание Академии наук
148
С.У.Ремезов, тобольский «боярский сын» XVII в. и автор Краткой Сибирской, или Кунгурской, летописи.
Миновала наконец и вторая зима на чужбине. Она уже не показалась Василию такой томительной и долгой, как первая: с ним рядом была теперь молодая и любимая жена, которая наполнила его жизнь новым, ярким и благотворным содержанием, вытеснив из нее тоску и неудовлетворенность.
В этом году стояли особенно суровые холода, целыми неделями снаружи бушевали вьюги, а в шатре у Василия было тепло и радостно. Казалось, что Фейзула в своих синих, как летнее небо, глазах сумела удержать частицу жаркого степного солнца и теперь щедро освещает и согревает ею этот маленький домашний мирок.
Сидя с нею у пылающего очага, Василий слушал ее нехитрые рассказы, а чаще сам рассказывал ей о своей прежней жизни, которая была стократ богаче событиями, чем ее собственная. У Фейзулы был живой, восприимчивый ум, а знала она так мало, что даже небольшой запас познаний Василия казался ей неисчерпаемой сокровищницей мудрости.
Мало-помалу он передал ей почти все, что сам знал о прошлом и настоящем родной страны и соседних народов, так что к весне она уже хорошо представляла себе общую обстановку на Руси, наперечет знала всех наиболее видных князей и даже выучилась немного говорить по-русски. Но этим она больше была обязана Никите, чем Василию. Постоянно напоминая, что она теперь русская княгиня, он упорно отвечал на все ее вопросы и сам обращался к ней только по-русски, терпеливо поясняя значение неизвестных ей слов и заставляя вспоминать то, что она знала в детстве. В конце концов он добился того, что она стала свободно понимать его, а потом и сама отвечать по-русски.
Хан Чимтай, расставаясь с дочерью, оставил ей несколько кибиток со всяким добром и десяток рабов и рабынь, которые обслуживали своих господ и несли все заботы по хозяйству. Мубарек со своей стороны отрядил в распоряжение Василия полсотни нукеров, так что теперь он занял в ханской ставке положение, подобающее знатному вельможе и родственнику великого хана. Однако Василия все это не тешило. С чувством неясного ему самому внутреннего протеста он видел, что жизнь все крепче вяжет его с Ордой, тогда как всеми помыслами он стремился в родную землю, на Русь, и вне ее не мог себе представить дальнейшего существования. Что-то там теперь делается?
Наконец наступила весна, но она не принесла с собою ничего нового. От первых приехавших в Чингиз-Туру купцов стало известно лишь то, что на юге зима прошла спокойно и что в Золотой Орде никаких внешних перемен не случилось.
О Руси и о том, что в ней происходит, никто ничего не знал. Правда, один приезжий татарин рассказывал, что минувшей осенью, когда он был в Сарае по торговым делам, там казнили, по повелению хана Узбека, двух русских князей. Но кто были эти князья и чем они провинились перед Узбеком — татарин сказать не мог.