Русь. Строительство империи 5

Гросов Виктор

Она хочет говорить? О чем?

Дверь за варягами захлопнулась с тяжелым стуком, эхо гулко прокатилось по сырому камню, будто кто-то бил молотом в пустоте. Веслава дышала ровно, лежа у стены, Ратибор шевельнулся, застонал тихо.

— Кто ты? — вырвалось у меня.

Голос мой царапнул тишину, я ждал, что она ответит. Но она молчала, только плечи ее чуть дрогнули под плащом, будто мой вопрос ее позабавил. Я стиснул кулаки.

Она медленно повернулась, будто нехотя, и свет факела скользнул по ее фигуре. Капюшон все еще скрывал лицо, но я видел очертания — скулы, острый подбородок, глаза,

что блеснули в полумраке, как угли в золе. Знакомое? Нет, не может быть. Я прищурился, вглядываясь.

Она молчала, глядя на меня. Уголок ее губ дернулся — то ли усмешка, то ли гримаса, — и я замер, пытаясь понять, кто передо мной.

— Ты от Сфендослава? — спросил я.

Она тихо фыркнула и шагнула ко мне. Ее плащ зашуршал и я почуял запах — травы горькие и резкие. Лицо ее все еще было в тени, но я видел, как волосы выбились из-под капюшона, и свет факела поймал их, окрасив в слабый рыжий отблеск. Нет, не рыжие, как у Вежи, а темные, с едва заметным отливом. Она остановилась в шаге от меня.

— Ты смелый, князь, — сказала она наконец, с хрипотцой. — Я здесь, чтоб твоих людей вытащить. Да и тебя надобно освободить.

Я нахмурился, вглядываясь в нее. Голос знакомый? Нет, не могу вспомнить. Но что-то в нем цепляло. Свет факела упал на ее лицо — не полностью, только краем, осветив скулу и угол глаза. Она не отшатнулась, стояла, глядя на меня, и я видел, как зрачки ее блестят в полумраке, будто у кошки, что следит за добычей.

— Ты их вылечила, — буркнул я, кивнув на Веславу и Ратибора. — Зачем осталась? Говорить хочешь? Так говори, не тяни.

Она тихо усмехнулась. Потом наклонилась чуть ближе, и я почуял запах ее волос — травы, смешанные с дымом, как от костра в лесу. Лицо ее все еще было в тени, ее губы шевельнулись, будто она подбирала слова.

— Я осталась, князь, потому что мне есть что сказать, — сказала она и сняла капюшон.

— Искра, — прошептал я.

Глава 2

Факел на стене дернулся и его свет заплясал по ее лицу. Передо мной стояла Искра, дочка Огнеяра. Ее черные глаза впились в мои. Темные волосы, с рыжим отливом, выбились из-под плаща, а острые скулы напряглись.

А что тут скажешь? Что еще эта девица могла выдумать?

Холод лез под рубаху, пробирая до костей. Я стоял, как вкопанный. Веслава лежала у стены, дышала ровно. Ратибор зашевелился, застонал, но живой — уже хорошо. Они оба выкарабкаются. Двенадцать тысяч очков влияния в этой проклятой системе улетели в трубу, оставив мне жалкие копейки, но оно того стоило.

А тут еще Искра. Чего ей надо?

— Прости, Антон, — ее голос дрогнул. — Я не хотела, клянусь. Думала… думала, Сфендослав тебя пощадит, если я…

Она запнулась, глаза уткнула в пол, а пальцы вцепились в край плаща, будто это ее последняя надежда. Я открыл рот — сам не знаю, что хотел сказать. Может, выматериться от души, может, спросить, какого лешего она вообще сюда приперлась, — но тут сверху грохнуло. Глухо, тяжко, будто бревно волокли, а потом — звон

металла, короткий вскрик, и тишина. Только эхо гуляло по коридору, как ветер в пустой избе. Я замер, уши навострил. Искра тоже голову подняла, глаза округлились, и мы оба уставились в темноту, где пряталась лестница. Факел трещал, тени по стенам метались. Кто-то там наверху с варягами махался. Друг? Враг? Или Сфендослав решил сам меня прикончить, не доверяя наемникам?

Послышались шаги. Быстрые, уверенные, гулкие, как молотки по железу. Я напрягся, готовый рвануть к Веславе и Ратибору, но тут из мрака вынырнул здоровяк — плечи шире дверного косяка, бронька потертая, меч в руке еще кровью капает. Факел осветил его физиономию и я выдохнул, будто меня из-под пресса вытащили.

— Алеша, — буркнул я, хрипло, но с облегчением.

Он оскалился широкой, доброй улыбкой. Алеша, мой богатырь, которого Веслава натаскивала на лазутчика, живехонький стоял передо мной. Меч он небрежно за спину закинул, ладонь о штаны вытер и шагнул ко мне.

— Путь свободен, княже, — прогудел он, в его голосе звенела гордость. — Варягов этих я уложил. Шумные были, как бабы на базаре, а ловкости никакой.

Я кивнул и подошел к Веславе, присел, аккуратно подсунул руки под плечи и поясницу. Легкая она была, как перышко, но теплая — жизнь в ней держалась крепко. Прижал ее к себе, ощутил, как ее сердце слабо стучит.

— Ратибора бери, — бросил я Алеше, мотнув головой на тощую тушку у стены.

Алеша не спорил, подскочил, подхватил Ратибора, как куль с мукой и закинул на плечо. Тот застонал, его голова мотнулась, как у марионетки. Я двинулся к выходу.

Искра стояла в стороне, пялилась молча. Лицо ее побелело, губы в нитку сжала, будто ждала, что я сейчас приговор вынесу. Запах трав и дыма от ее плаща шибанул в нос, но я даже не замедлился.

— А с ней что, княже? — спросил Алеша, кивнув на Искру.

Я прошел мимо, не глядя. Ну ее к лешему, эту интриганку.

— Ничего, — буркнул я через плечо и мы потопали дальше.

Мой голос прозвучал холодно, аж самому не по себе стало. Пусть стоит там, думает, что хочет. Мне сейчас не до нее — Веслава на руках, Ратибор на плече у Алеши, вот что греет душу. Мы рванули к выходу, к лестнице, что вела наверх. Ступени — скользкие, будто кто их специально жиром намазал, факел позади остался, и свет его слабел с каждым шагом, пока тьма нас не обняла. Но я пер вперед, прижимая Веславу. За спиной пыхтел Алеша, будто быка взвалил.

Коридор узкий, стены давят, но там, наверху, воздух, свобода и мои ребята. Алеша по пути сообщил, что пленных дружинников самострельщиков он уже освободил, они уже отправились на подмогу нашим. Я шел, стиснув зубы и думал только об одном — выбраться.

Лестница кончилась, впереди замаячил серый свет. Мы выбрались в какой-то подвал, заваленный хламом: бочки старые, скамьи поломанные, обручи ржавые от колес валялись. Сквозь щели в потолке сочился утренний туман и я втянул его ноздрями, жадно, как кофе после бессонной ночи. Свобода пахла сыростью. Опустив Веславу на пол, прислонил ее к стене, глянул на Алешу. Он Ратибора рядом уложил, пот со лба смахнул и оскалился своей широченной улыбкой — ну чисто пацан, подстреливший ворону.