Русь. Строительство империи 5
Шрифт:
Разум царапнула оговорка хана: «Про восток — все, что знаю». А про «не восток» видать есть сведения?
Надо было выжать из него все, до последней капли.
— Что еще? — рявкнул я. — Про восток выложил, а дальше? Говори, степняк!
Куря зашипел, оскалился. Он приподнялся чуть выше, локоть дрожал.
— Под Киевом… древляне и туровчане… Собираются. Армия у них. Отморозки, князь, дикие, как волки голодные. Сфендослав их не взял — ни подкупом, ни силой. Скоро Киев могут забрать, если не остановить.
А вот это совсем плохо. Ярополка надо предупредить. Древляне, туровчане —
— Почему Сфендослав их не взял? Что за отморозки такие?
Хан кашлянул.
— Дикие они. Сфендослав им злато сулил — плюнули ему в морду. Угрожал — мечи достали, зубы показали. Ни подкупить, ни переманить. Им все едино — лишь бы резать да жечь. Киев близко. Они туда идут. Еще при Сфендославе копили силы, а сейчас…
Я выдохнул. Значит, под Киевом зреет буря, и не просто буря — ураган, который может снести все, что я строю. Древляне и туровчане — это не князья с востока, которые трясутся за свои шкуры. Это мясники, живущие ради крови, ради гари, которая тянется от их костров. Сфендослав их не взял, и это плохо. Если он, с его силой и хитростью, не смог их прижать, то они — сила, с которой мне придется считаться. Но как?
— Все? — спросил я, прищурившись. — Или еще что-то прячешь?
Он покачал головой.
— Все, князь… Больше не знаю, — прохрипел он.
Я отступил на шаг, топоры в руках опустились.
Итак, что имеем? Восток — три князя, которые кормили Сфендослава, снабжали его печенегов, чтобы те шли на меня. Под Киевом — древляне и туровчане, рвущиеся к власти.
Так, запад. Что там? Я прикинул в уме: Владимирское княжество, крепкое, но пока оттуда нет вестей. А есть еще Галич, это Такшонь, мой временный союзник, он держит эти земли. Такшонь — мужик своевольный, а союз с ним хрупок. Если он повернется спиной, я останусь один против всех.
Куря лежал, смотрел на меня и ждал.
Восток, юг, запад — куски Руси трещали.
Надо было решать, что делать с этим степняком, который выложил мне карты врагов. Рубить его? Легко — один удар, и его башка покатится, как бревно с горки. Но он дал мне ниточку, за которую можно тянуть. Может, он еще пригодится? Или нет — степные псы не знают чести, только силу.
— Пощады ждешь? — спросил я. — Шкуру спасаешь?
Он кивнул, слабо, но резко.
— Я слово дал, князь… Все сказал. Пощади… — прохрипел он, глаза его блеснули.
Пощадить его? После всего? Но он дал мне врагов, дал мне карту. Я не Сфендослав, что режет всех подряд, как свиней.
— Иди, — бросил я коротко, кивнув в сторону.
Он замер, будто не поверил. Потом, шатаясь, поднялся, схватился за бок, где доспехи были смяты и кровь текла ручьем. Я смотрел, как он ковыляет прочь, хромая, оставляя за собой кровавый след.
Я стоял, глядя, как Куря ковыляет прочь, растворяется в дыму, стелившийся
Ветер гнал дым, холодил пот на лице, в ушах гудело от затихающих криков битвы. Куря ушел, а я остался. Восток, юг, запад — куски Руси трещали под ударами, а я по колено в крови, должен был держать все это в узде.
И тут я мой взгляд что-то зацепило. У трупа ханского коня, валявшегося в грязи, с перерубленными ногами, из седельной сумки торчало что-то. Металл блеснул в тусклом свете. Я шагнул ближе, сапоги чавкали в крови и грязи и наклонился.
Кубок.
Не простой — с черепом, вделанным в серебро, с узорами, которые вились по краям, как змеи. Сердце екнуло. Я замер, пальцы дрогнули, когда я потянулся к нему. Холодный, тяжелый, с выбоинами. Череп смотрел на меня пустыми глазницами.
И тут я вспомнил. Воспоминание, осколок той, другой жизни, которая осталась за гранью, в далеком, недостижимом будущем. Я читал об этом, много раз. Везде писали о трагической гибели князя Святослава Игоревича. Великого воина, покорителя хазар, грозы Византии. Его убили печенеги, на днепровских порогах, когда он возвращался из неудачного похода. Предательски, из засады.
Но главное — не это. Главное — то, что стало потом. Печенежский хан, упиваясь победой, приказал сделать из черепа Святослава кубок. Чашу для вина, оправленную в серебро, украшенную драгоценными камнями. Символ его триумфа и власти над поверженным врагом. Пиршественный трофей, из которого он пил, празднуя свою победу.
Я сжал кубок сильнее. Неужели это тот самый кубок? Неужели история повторяется, делает новый виток, возвращая меня к тому, что я читал, о чем знал лишь как о далеком прошлом?
Я провел пальцами по гладкой поверхности черепа, ощущая холод кости.
Неужели это он? Тот самый хан из учебников истории? Тот, кто прервал жизнь великого князя, кто осквернил его останки? Если это так, то все меняется. Это не просто битва за власть, не просто война за земли и влияние. Это личное. Это долг, который я должен исполнить.
Но как? Как такое возможно? Ведь все не так, все иначе! В той, прошлой жизни, Святослав погиб на днепровских порогах. В засаде, подло, предательски. А здесь он пал в битве, под стенами Киева, сражаясь, как и подобает великому князю. Обстоятельства иные, место другое, враги — и те, возможно, другие. Но итог один и тот же. Череп, ставший кубком. Символ поражения.
Я потер виски. Неужели это значит, что есть нечто большее, чем случайности, чем выбор, который мы делаем?
Получается, можно менять декорации, менять актеров, менять ход сражения — но финал все равно останется неизменным? Святослав должен был умереть, и его череп должен был стать кубком — неважно, где и как, важно, что это должно было произойти. Иначе… иначе что? Нарушится ход истории? Разорвется ткань реальности?
Если так, если судьба Святослава была предопределена, то что насчет моей? Я попал сюда, в это время, в эту мясорубку — случайно ли? Или я тоже часть какого-то плана, какого-то неведомого замысла? И как бы я ни бился, как бы ни рубил врагов, как бы ни пытался изменить ход событий — итог моей жизни тоже предопределен?