Русь. Строительство империи 5
Шрифт:
Он вскакивает, шатаясь, хватает саблю с земли. Печенеги лезут ближе, стрелы летят, одна бьет в стену рядом с моей головой, щепки летят в лицо. Алеша сзади рычит, бросается на них — топор его рубит одного в грудь, второго в шею, кровь хлещет. Благо, выскочил отряд моих арбалетчиков, отвлек внимание врагов на себя, но слитный залп поутихомирил особо рьяных.
Я шагаю к хану. Он бьет саблей — удар быстрый, в бок. Уворачиваюсь, топор в правой руке идет вниз, цепляет его ногу — кожа рвется, он шипит и отступает. Сабля летит снова, в плечо — я бью вторым топором, выбиваю клинок, он отлетает.
Куря не сдается.
Стена дрожит, крики печенегов тонут в гуле боя. Я стою над ханом, топоры в руках алые, грудь горит, кровь стекает по рукам. В плече противно ноет стрела.
Куря дышит рвано, пальцы цепляются за грязь. Алеша сзади добивает последнего печенега — удар топором в шею, голова катится, кровь брызжет на стену. Арбалетчики отстреливают тех, кто смеет сунуться в эту зону битвы.
На миг воцаряется тишина, только слышится хрип Куря и гул битвы вдали. Я заношу топор, чтобы добить, но хан поднимает руку, ладонь дрожит, голос срывается:
— Стой, князь! Не убивай!
Я замираю, топор над его головой. Он смотрит снизу, из его рта течет кровь:
— Я знаю всех твоих врагов! Пощади — расскажу!
Глава 4
Я стоял над ним, над этим степным псом, который еще недавно орал, что порубает меня в мясо. Топоры в руках были тяжелыми, кровь с лезвий стекала, капала в грязь, смешиваясь с конской требухой и рваными ошметками доспехов. Плечо ныло от обломанной стрелы. Дышал я рвано, грудь ходила ходуном, в ушах гудело от криков битвы.
Хан Куря валялся передо мной — шлем с перьями сбит набок, доспехи помяты, из-под них сочилась темная, густая кровь. Лицо его было перекошено, но черные глаза, как угли в остывшем костре, еще горели злобой, что гнала его в бой. Он дышал с хрипом, пальцы скребли по земле, будто цеплялись за последние крохи жизни, которые ускользали из него с каждой каплей крови. Я занес топор. Пусть видит, что один мой рывок, и его головушка покатится и будет трофеем для воронья.
— Говори, — прохрипел я. — О каких таких врагах ты талдычишь? Кого мне еще рубить?
Он кашлянул, сплюнул кровью в сторону — красная клякса шлепнулась в грязь, растекаясь. Его рука дрогнула, но он поднял злой взгляд. Не сдается, паршивец.
— Пощади, князь… — повторил он.
— Я сказал — говори! — рявкнул я, голос резанул воздух.
Куря сглотнул, его лицо сморщилось от боли. Он приподнялся на локте, доспехи скрипнули, металл лязгнул о камень, и он медленно заговорил, будто выдавливал слова через силу.
— На востоке… три князя… вятичский, муромский, ростовский… Союз у них. Сфендославу помогали.
Я нахмурился, пальцы сжали рукоять топора крепче. Вятичи,
— Как помогали? Говори яснее!
Он зашипел, как змея, которую прижали сапогом к земле, но не добили. Глаза его сузились, стали щелками, но он продолжил.
— Печенегов моих… на север вели. К Новгороду. Еду давали, проводников… Все, чтобы мы Сфендослава поддержали. Трусы они, князь. Боялись, что иначе сам Сфендослав их прижмет. Или мы, степь, их земли пожжем, их баб и детей в полон уведем.
О как! Картина начала складываться — мутная, но ясная в своей подлости. Значит, эти восточные князьки не просто сидели в своих чащах и теремах, попивая мед да жуя хлеб, а кормили врага, который шел на меня, точил клинок против моих людей. Проводники, еда — это не просто помощь, это, как сказали бы в моем будущем — участие в конфликте. Они держались за спиной Сфендослава, пока тот рубился со мной здесь, на стенах Новгорода, пока его варяги и печенеги рвали моих дружинников. Кровь во мне закипела. Надо было выжать из этого степняка все, что он знает, до последней капли, до последнего слова.
— Почему трусы? — спросил я, прищурившись. — Что их так прижало, что они хвосты поджали?
Куря оскалился, зубы его были в крови, и он сплюнул еще раз, на этот раз ближе к моим сапогам, но не попал — ветер унес слюну в сторону. Я не двинулся, только топор чуть опустил. Терпение мое не вечное. Надеюсь степняк понял жест.
— Сфендослав… силу показал, — прохрипел он. — Сказал: или помогаете, или войско свое шлете к нему, под его стяги. А не то — печенеги их вырежут, их села пожгут, их поля потопчут. Они и выбрали… лишь бы самим не лезть в бой. Снабжали, чтобы мы шли сюда, а они в своих теремах отсиживались, брюхо чесали.
Я выдохнул, пар вырвался изо рта, смешался с дымом, который тянулся от пожарищ за стеной. Ну и мрази. Князья, которые боятся собственной тени, но готовы подставить других, лишь бы их шкуры остались целы, лишь бы их руки не запачкались кровью. Вятичи с их лесами, Муром с реками, Ростов с его жирными землями — все трое снюхались, чтобы Сфендослав мог тут, на севере, давить меня. А печенеги, выходит, были их руками — грязными, кровавыми, но не своими. Куря смотрел на меня снизу вверх. На его лице пробегала жгучая ненависть. Ко мне или к Сфендославу с его прихвостнями — не понятно.
— Все? — спросил я. — Или еще что-то знаешь, степняк?
Он кивнул, дышал уже ровнее, хотя кровь текла из-под доспехов, пятнала камни под ним. Видно, раны его не добили, но сил оставалось мало.
— Все, князь… Про восток — все, что знаю, — прохрипел он, злобно. — Слово держу…
Я смотрел на него. Вокруг было тихо — только ветер гнал дым, да вдали кричали раненые, стонали, звали матерей, богов, кого угодно, кто бы их услышал. Алеша маячил неподалеку, топор его был в крови по самое древко, лицо красное, потное, но он ждал моего слова. Куря выложил мне карту врагов — не всю, но достаточно, чтоб я понял, откуда ветер дует, откуда ждать следующего удара. Восток, три князя, Сфендослав — это был клубок, который мне предстояло распутать.