Русь. Строительство империи 6
Шрифт:
[Принять]
Дни слились в один нескончаемый поток суеты и напряжения. Прибыли еще подкрепления из Мурома и от вятичей. Их князья, напуганные моими гонцами расстарались. Пришло еще около тысячи человек. Мрачные, плохо вооруженные мужики, оторванные от сохи и своих деревень, смотрели на моих северных дружинников и на галичан Такшоня с нескрываемым недоверием и страхом. Видно было, что их пригнали сюда силой и обещанием кары, а не жаждой ратных подвигов.
— Смотри, княже, какое войско, — криво усмехнулся Ратибор, наблюдая, как новоприбывших пытаются строить в подобие отрядов. — Глаза потухшие, в руках вилы
— Ничего, Ратибор, — ответил я, глядя на это разношерстное сборище. — Дадим им в руки копья да щиты казенные. Поставим в строй. Научим команды слушать. Главное — масса. Они будут нашей стеной. А рубить будем мы с тобой, да галичане и северяне. Огонь им запал придаст, когда бой начнется. И страх перед древлянами, которые их дома следующим разорят, если мы не остановим.
Ратибор хмыкнул, выбирать не приходилось. Мы собирали все, что могли.
Я лично прошелся по кузницам и мастерским, где Микула пытался наладить производство по моим указаниям. Картина была далека от идеала. Кузнецы, привыкшие работать в своем темпе и над целым изделием, с трудом перестраивались на «поточный метод». Ругались, путали детали, но под присмотром моих дружинников и неусыпным контролем Микулы, который оказался неплохим организатором, дело потихоньку двигалось. Горы одинаковых деревянных лож для самострелов росли в столярных мастерских. Кузнецы выковывали сотни спусковых крючков и железных скоб. Кожевенники плели тетивы. На отдельных столах шла сборка. Первые десятки самострелов уже были готовы. Я проверил несколько — били мощно.
— Мало, Микула, мало! — торопил я посадника. — Нужно больше! В десять раз больше! Привлекай всех, кто может дерево строгать и железо гнуть! Плати щедро — новыми деньгами, которые сам же и чеканишь! Пусть работают днем и ночью!
Микула только вздыхал и разводил руками, но обещал сделать все возможное. От скорости производства оружия зависит и его собственная судьба, и судьба Ростова.
Я провел смотр собранному войску. На обширном поле за стенами Ростова выстроились отряды. Картина была пестрая. Ядро — моя испытанная дружина, северяне, галичане Такшоня. Около двух с половиной тысяч закаленных в боях воинов. Они стояли ровными рядами, в сверкающих на солнце доспехах, с уверенностью на лицах. Рядом — почти две тысячи муромцев и вятичей. Эти выглядели иначе. Одетые кто во что горазд, вооруженные разномастным оружием, многие — просто кольями да топорами. Стояли неровно, переминались с ноги на ногу, с тревогой глядя на меня и моих командиров. Из них надо было делать арбалетчиков.
Итого — около четырех с половиной тысяч. Не так много для штурма Искоростеня, но это все, что мы могли собрать в такой короткий срок. Остальные подкрепления и обозы должны были догонять нас уже в пути.
Я выехал вперед на коне. Объехал ряды, внимательно вглядываясь в лица. В глазах своих ветеранов я видел жажду мести. В глазах новобранцев — растерянность. Они не хотели воевать, но понимали, что придется.
— Воины! — голос мой разнесся над полем. Я не стал говорить долгих речей. — Вы знаете, что случилось. Враг — дикие древляне — напал на сердце Руси, на Киев. Они сожгли город, убили наших братьев! Они думают, что им все сойдет с рук! Они ошибаются! Мы идем наказать их! Мы идем в их логово — Искоростень! Мы сотрем его с лица земли, чтобы ни один камень не напомнил об их подлом племени! Путь будет трудным! Враг силен и коварен! Но мы сильнее! Потому что за нами — правда! За нами — Русь! За мной!
Я выхватил топор. Солнце блеснуло на полированной стали.
— Вперед! На Искоростень! За Киев! За Русь!
Тысячеголосый рев прокатился над полем. Не
— Такшонь — твой отряд в авангарде! Ратибор — центр! Новобранцев — по флангам, перемешать с опытными десятниками! Обоз — в арьергард! Выступаем!
Войско тронулось. Тяжело, неуклюже поначалу, разношерстная масса людей начала вытягиваться в походную колонну. Скрипели телеги обоза, где уже были погружены первые партии продовольствия и собранные самострелы. Впереди ехал я с Ратибором, Веславой и Такшонем. Позади остался Ростов, занятый подготовкой следующих конвоев, Алеша, Микула и те немногие, кто должен был охранять город. А впереди лежала долгая дорога на юг.
Дни шли однообразно и тяжело. Подъем затемно, короткий завтрак из лепешек и вяленого мяса, и снова — марш. Скрип колес обоза, мерный топот ног, бряцание оружия, редкие команды десятников — вот и вся музыка нашего похода. Говорили мало. Ветераны были погружены в свои мысли — о Киеве, о Добрыне, о предстоящей битве. Новобранцы из Мурома и Кордно брели понуро, с опаской косясь на суровых северян и галичан, которые шагали рядом, задавая темп.
Просто довести эту разношерстную толпу до Искоростеня мало. Нужно было сколотить из них армию. Пусть не монолитную, но способную держать строй и выполнять приказы. Каждый привал, даже самый короткий, мы использовали для муштры.
— Десятники! Строить! — гремел голос Ратибора. — Щиты к бою! Копья вперед! Шагом марш! Стой! Поворот кругом!
Новобранцы путались, налетали друг на друга, роняли оружие. Мои ветераны, поставленные в их ряды, терпеливо, а чаще — не очень терпеливо, тычками и крепкими словами, пытались вдолбить в них основы строевой подготовки. Я наблюдал за этим со стороны, вмешиваясь лишь тогда, когда видел откровенное неповиновение или когда требовалось принять решение по наказанию.
На третий день марша один из муромских десятников, недовольный темпом и скудной кормежкой, вздумал роптать слишком громко, подбивая своих земляков саботировать учения. Я велел привести бунтовщика.
Крепкий, бородатый мужик смотрел на меня исподлобья.
— Чем недоволен, воин? — спросил я спокойно.
— Идем невесть куда, кормежка собачья, гоняют как скотину, — буркнул он. — За что воюем? Князей наших ты силой взял, теперь нас на убой гонишь…
Я не стал спорить. Не стал объяснять про Киев, про древлянскую угрозу. Слова здесь были бесполезны.
— Ратибор, — позвал я. — Десять плетей. Здесь, перед строем. Чтобы все видели, что бывает за неповиновение приказу и подрыв порядка в войске во время похода.
Муромца поволокли к ближайшему дереву. Он пытался вырваться, кричал что-то про своих детей, про несправедливость. Его быстро раздели по пояс и привязали. Свист плети рассек воздух. Раз, другой, третий… Мужик сначала выл, потом только стонал. После десятого удара его отвязали, и он мешком осел на землю.
— Лекаря ему, — бросил я Искре, которая наблюдала за экзекуцией с непроницаемым лицом. — И в строй. А если кто еще вздумает сомневаться в приказах или сеять смуту — будет вдвое больше. А потом — петля. Вопросы есть?
Вопросов не было. Новобранцы смотрели на поверженного земляка с ужасом, ветераны — с мрачным одобрением. Жестоко? Да. Но война — не богадельня. Дисциплина, основанная на страхе, — это тоже дисциплина. И в бою она может спасти сотни жизней. Больше открытого ропота я не слышал.
Дни шли. Пейзаж за окном медленно менялся. Леса становились гуще, поля — реже. Мы углублялись в земли, которые еще недавно считались киевскими. Сердце щемило при мысли о том, что нас ждет впереди, на берегах Днепра.