Русь. Том II
Шрифт:
LXXV
Он пошёл в сторону квартиры Маши и, постояв несколько минут у дверей, позвонил.
Через минуту дверь открыла старуха нянька, жившая у хозяйки квартиры. Лицо её было спокойно. Алексей Степанович понял, что всё благополучно.
— Вы к барышням? Проходите, проходите.
В дальних комнатах послышались звуки рояля.
Алексей Степанович пошёл по узкому коридору в комнаты Маши, которые были в самом конце коридора, около кухни и ванной комнаты.
Когда он вошёл, Маша с Сарой сидели
— Ах, это вы! — сказала Сара, вскочив. — А мы тут самым наглым образом занимались хорошими делами. Давайте кончать.
Она подошла к кушетке и подняла крышку. Там виднелась доска гектографа с заложенным листом.
Алексей Степанович смотрел на Машу, как будто все ещё не верил своим глазам.
— Что вы так странно смотрите? — спросила наконец Маша, оправляя на плече бретельку.
— Я боялся, что… Макс арестован… Надо всё это ликвидировать. — Он указал в сторону кушетки.
— Как? Когда? — спросили в один голос Маша и Сара.
— Ничего ещё не знаю, мне сказал сейчас Шнейдер.
Несколько времени все молчали. Потом Сара, встряхнувшись, сказала:
— Ну что же, не привыкать. А мы ещё успеем отпечатать листовку.
— Зачем рисковать?
— Никакого риска. Прежде всего у дворника будут спрашивать. А мы нарочно его часто зовём к себе — то пианино переставить, то шкаф, и он всегда видит, что тут живут самые благонамеренные барышни, — сказала весело Сара.
— Да и сейчас ещё рано для таких визитов, — сказала Маша, — нет ещё и девяти часов.
Они вынули гектограф, подбавили свежей краски и начали катать. Сара ловко выхватывала листы и вставляла новые.
Вдруг все замерли. Послышался звонок. Потом тишина. Возможно, что нянька заснула и не слышала его.
У Алексея Степановича мелькнула прежде всего мысль, что он, сам не заметив, привёл за собой шпиков.
Нужно было спрятать гектограф и успеть оправиться, чтобы не было заметно испуга и растерянности на лицах.
Звонок повторился ещё раз. Звук этого колокольчика производил какое-то страшное впечатление. Тишина в квартире ещё более усиливала это впечатление. Хозяйки, очевидно, не было дома.
— Я пойду открою, не имеет смысла задерживать, — сказала Сара, когда гектограф был убран в кушетку и сверху набросали подушек, нот. — Задержка вызовет только подозрение.
Через минуту она вернулась с выражением полного недоумения.
— Тебя спрашивает какой-то прапорщик, — сказала она Маше.
Маша пошла в переднюю. Все смотрели на раскрытую дверь и ждали.
Через минуту Маша вернулась с письмом в руках. За ней в шинели, с башлыком на плечах шёл молоденький офицерик с девически розовыми щеками и с неловкими манерами.
— Это друг моего мужа… Савушка, — сказала Маша, улыбаясь тому, что ей приходится так называть незнакомого взрослого человека. — Почему вы не разденетесь?
— Нет, нет, я должен уходить, — сказал Савушка, покраснев,
— Тогда присядьте и разрешите мне прочесть письмо, может быть, что-нибудь будет нужно… — сказала Маша с тем оживлением, с каким говорят люди, получая с оказией письмо от близкого человека.
Савушка при её словах «может быть, что-нибудь будет нужно», видимо, заволновался, хотел что-то сказать и не решился.
Маша стала читать.
Алексей Степанович, сидя в куртке и сапогах за столом, опустил глаза, смотрел себе под ноги и нервно кусал губы, изредка бросая взгляд на пальцы Маши, державшие листок.
Вдруг лицо Маши стало совершенно белым. Пальцы, державшие письмо, тоже странно побелели. Она зажала рот платком и неожиданно выбежала в кухню. Все тревожно посмотрели ей вслед.
— Что такое? — испуганно спросила Сара, обращаясь к Савушке, который, видимо, страдал от того, что ему пришлось передать это письмо.
— Её муж убит… — тихо сказал Савушка.
Лицо Алексея Степановича побледнело. У него пересохло во рту.
LXXVI
Митенька Воейков случайно узнал об аресте Макса и мысленно поблагодарил судьбу за то, что не остался в кружке. Если бы он попал в кружок, то после ареста Макса и думать было бы нечего уйти оттуда: могли заподозрить его в трусости, а позорнее этого быть ничего не могло.
Но Митенька был недоволен своей жизнью. К службе он относился с презрением и ненавистью. А тут ещё в газетах стали появляться уничтожающие статьи: говорилось, что «эта организация больше занимается устроением на службу всяких полицейских приставов, чем заботой о судьбе тех, кому она призвана служить».
Поэтому при встрече со знакомыми, настроенными оппозиционно по отношению к правительству, приходилось несколько нечленораздельно говорить о месте своей службы.
И вот в одну из особенно тяжёлых минут Митенька, проходя по коридору учреждения, неожиданно наткнулся на Лазарева, которого совсем потерял из вида.
— А вот вас-то мне и нужно! — воскликнул Лазарев. У него, как всегда, была какая-то вдохновенная порывистость в движениях и размашистость жестов, как будто в нём неустанно кипела энергия и постоянно работала мысль. — Прежде всего: хорошо ли вы устроились?
И его светлые глаза остановились в упор на глазах Митеньки.
Тот почувствовал, что ему на этот вопрос нужно ответить отрицательно.
— Отвратительно! Заведующий какое-то животное, с которым противно работать. Я просто изнемогаю, — сказал Митенька.
Лазарев несколько времени смотрел на него тем же взглядом, потом вдруг сказал:
— Великолепно!.. У меня найдётся для вас другое дело, более подходящее. Вам надоела канцелярщина и сиденье на одном месте?
— Ужасно!
— Прекрасно, — сказал Лазарев и дружески-интимно взял Митеньку за талию и отвёл его к окну.