Русь. Том II
Шрифт:
— Идите с богом. Я рад за вас. Ждите, всё будет хорошо.
Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл тот человек, который привёл студента.
Через десять минут генерал уже ехал на благотворительный базар, главной устроительницей которого были Рита и её близкие друзья.
LXXII
Бал был в полном разгаре. В киосках продавались шампанское, фрукты. Мужчины, соперничая между собой в щедрости, бросали на прилавки киосков сотенные билеты, которые тут же сметались в ящики блиставшими красотой
Устроители сидели за кулисами в гостиной с бронзовыми часами на камине и шёлковой голубой обивкой на золоченой мебели.
Унковский, не заходя в зал, прошёл в гостиную. Остановившись на пороге, он утёр платком усы, окинув взглядом присутствующих.
Тут были все свои: Рита с неестественно светлыми пышными волосами, Елена, старая тётка Унковского, нервная незнакомая ему сухая блондинка и гвардейский полковник.
— Генерал, вы вечно опаздываете, — сказала в кресле с чашкой в руке смуглая и тонкая Елена.
— Дело в том, что я не всегда могу так свободно, как вы, принадлежать себе, — ответил генерал, здороваясь со всеми.
— Я всё забываю, что вы принадлежите отечеству, — проговорила как бы с досадой на свою рассеянность Елена.
Необычайно тонкая в своем обтянутом на бёдрах чёрном бархатном платье, она отличалась весёлой ироничностью и живостью. У неё были необычайно густые чёрные волосы, давившие тяжестью причёски её маленькую голову.
— Ну что ваши революционеры?
— Мои революционеры пока что прочно сидят под замком.
— Это какие? из Думы? — спросила седая, с буклями, в чёрном платье старуха, тётка Унковского.
— Да.
— Надеюсь, что к ним отнесутся так, как они того заслуживают, и будут судить военным судом, — сказала тётка Унковского. Она сидела прямо, слегка откинувшись на спинку кресла и положив старчески пухлые руки на подлокотники.
— Я прилагаю к этому все старания, — сказал Унковский. — Но плохо то, что при каждом нашем неуспехе на фронте оставшиеся у них резервы оживляются ещё с большей энергией и сбивают с толку многих идиотов и из нашей молодёжи. Сейчас пришлось играть глупую комедию, в которой мне досталась роль отца и благодетеля, — заключил генерал, беря чашку из рук горничной.
— Вы хотите этим сказать, что эта роль вам совершенно не свойственна? — сказала Елена.
— Я предпочитаю другую роль… но меня просила играть её очень интересная дама, — в тон ей ответил Унковский, — а вы знаете, я всегда подчиняюсь желаниям вашего прекрасного пола.
— Благодарю вас, — сказала Елена, иронически поклонившись со своего кресла. — Я это о ч е н ь хорошо знаю.
Унковский каждую минуту оглядывался на дверь, как будто здесь кого-то не хватало. Не было Ольги Петровны, и он не знал, как спросить, где она.
Елена заметила эти взгляды и поняла их значение.
— Что же, мы
— Я этого ждала с самого начала. Раз на немецкий фронт послали немца командовать, чего же ждать иного? Мы никогда ничего не можем сами, блаженные во Христе… Мы дождёмся того, что у мужиков лопнет терпение, и они взбунтуются. Император ничего не понимает, беззаботен, как младенец, и играет жалкую роль. О том, как он осведомлён в делах, можно судить по тому, что он до сих пор ещё мечтает о завоевании Константинополя…
Она говорила это строго, почти гневно. Её властный голос и важный облик с заострившимся носом приковывали к себе внимание.
Унковский сделал ей знак глазами в сторону горничной. Но старуха, махнув рукой, сказала:
— Ну, об этом все знают и везде говорят, даже, я думаю, и о н и.
Однако, обратившись к горничной, потребовала:
— Выйдите отсюда, милая моя.
Унковский, подождав, когда закроется за горничной дверь, сказал:
— К сожалению, это правда. В последние месяцы отношение народа к государю очень изменилось. Также очень нехорошо отзываются об императрице… в народе о ней распространяются всякие легенды, и, что хуже всего, они проникают даже в войска.
Нервная, худощавая блондинка, у которой дёргалась шея и глаза горели неестественным, возбуждённым огнём, хотела что-то сказать, но Унковский не заметил этого и продолжал, поставив допитую чашку на край стола и осторожно подвинув её:
— И в то же время находятся подлецы, которые вводят в трагическое заблуждение императора и императрицу. Они получают массу писем «от русского народа» с выражением любви и преданности, с заявлениями о необычайном подъёме народа, о его восторге перед мудрым управлением. Всё это, действительно, может повести к ужасному концу.
— Ничего иного и ждать нельзя, — сказала возбуждённо блондинка. — Вы знаете, — прибавила она, таинственно оглянувшись на дверь, — у императора ужасные линии рук. Он рождён под несчастной звездой. У него, говорят, страшная судьба.
И она взволнованно оправила платье.
Пышная Рита, с взбитой причёской светлых волос, сидевшая рядом, посмотрела на неё, потом перевела взгляд на мужа с выражением человека, мало осведомлённого во всех этих делах.
— Это всё ваш спиритизм, — сказала насмешливо старуха, обращаясь к блондинке и едва взглянув в её сторону.
— Ах, нет, какой же спиритизм… это совсем другое.
— Говорят, что со времени войны все мистические учения потеряли силу при дворе, — сказала Елена. — Императрица отвлечена от своих меланхолических настроений и всё время занята домом призрения трудящихся женщин и санитарным поездом.
— Я хотел бы быть занятым домом призрения трудящихся женщин, — сказал стоявший за креслом Елены гвардейский полковник, дотронувшись рукой до своих пышных усов.
На него оглянулись, но, увидев, что он шутит, отвернулись, а Елена подняла пальчик и, не оглядываясь, погрозила ему.