Русалки белого озера

Леонтьев Антон Валерьевич

Ориентируясь на голоса, Анна осторожно завернула за башенку и увидела солидное скопление людей. Там были дворовые, одетые по-простому, прислуга в ливреях, а помимо этого, несколько сгорбленных женщин, ничем не отличавшихся одеяниями от нее самой. Заметила Анна и кавалера Мишеля, а также толстяка в красном камзоле.

Тот, как она поняла, являлся правой рукой князя Святополк-Донского, наверное, управляющим его поместьем. Звали его Захаром Архиповичем. И женат он был на бывшей наперснице княгини, француженке Амалии Карловне. Мишель же был каким-то отдаленным

родственником князя, десятой водой на киселе, бедным, но зато с большим гонором. Гостя, причем безвылазно, у своего богатого родственника, он надеялся урвать свой кусок.

Все это Анна почерпнула из разговоров, которые вели толпившиеся около конюшни люди. Однако их основное внимание было сосредоточено на несчастном Пашке, которого приволокли и бросили на солому.

Анна осторожно протиснулась вперед. Зевак было никак не меньше полусотни, и даже с пистолетом она со всеми не справится. Их можно испугать, но ведь в толпе имелись и здоровые мужики с вилами, топорами и косами. Шутить с ними явно было смерти подобно.

К несчастному Пашке, который пускал слезы и утирался грязным рукавом своей тренировочной курточки, осторожно подошел Захар Архипович. Управляющий явно боялся приближаться к нему и, остановившись на порядочном расстоянии, заметил:

– Вот, значит, какой он, этот домовой! Только шибко на человека похож!

– Так я и есть человек! – закричал Пашка, порываясь встать, но толпа ахнула, а несколько мужиков ткнули в него длинными шестами, приказывая находиться на соломе.

– Господи, да это же мальчишечка еще! – произнесла какая-то сердобольная баба, а управляющий, взвизгнув, фальцетом пропищал:

– Это он человечий облик принял, чтобы вас, дуралеи, объегорить. Потому как я видел его в его подлинном облике! О, это был настоящий обитатель ада! С горящими глазами, весь покрытый шерстью, со свиным рылом и раздвоенными копытами!

Бабы запричитали, мужики закачали головами. Управляющий продолжил нести ахинею, Анна же наблюдала за этим мерзким типом. В восемнадцатом веке он стал управляющим поместьем вельможи, а в веке двадцать первом он бы наверняка заделался банкиром средней руки, дурящим голову наивным гражданам, или стал бы работать на телевидении. И наверняка сделал бы карьеру как репортер-разоблачитель.

Тут гомон стих, и по толпе пронеслось:

– Его сиятельство пришли! Его сиятельство!

Появился князь Святополк-Донской, сопровождаемый своим кузеном, священником. Князь не без омерзения посмотрел на Пашку и произнес:

– Ну, мужичьё, это, стало быть, и есть ваш домовой?

Из толпы вылез седой мужичонка с бельмом на глазу и забормотал, непрестанно кланяясь:

– Так точно, ваше сиятельство. Домовой! Тот самый, что житья вам и вашей женушке-княгине не давал! Вот, словили его на болоте и к вам доставили!

Князь махнул рукой, на которой сверкнули перстни, и сказал:

– Да что-то он уж слишком по-человечьи выглядит!

– Прикидывается, прикидывается, ваше сиятельство! – продолжил мужичонка. – Человеком прикидывается. А нутро у него злое, адское.

Он

замахнулся на Пашку, но вперед выступил отец Филарет, спросивший:

– А с чего ты взял, что это домовой? Его же на болоте поймали. Так, может, не домовой, а водяной?

– Нет, батюшка, у водяного башка большая, ушастая. И волосы белые-белые! И глаз один всего, прямо в середине лба! – заявил мужичонка уверенно.

– Откуда знаешь? – спросил, нахмурившись, священник, а мужик затараторил:

– Да все оттуда, бабка моя знахаркой была, она всех их наперечет знала…

Священник властно взмахнул рукой и заметил:

– Значит, знахаркой была? С нечистой силой якшалась? Сдается мне, мужичок, ты сам с нечистью дело имеешь!

Толпа заворчала, и Анна вдруг поняла – священник был на стороне Пашки. Он явно не хотел допустить, чтобы того растерзали или подвергли суровому наказанию.

Но мужичок с напускным смирением заявил:

– Батюшка, как же можно! Вы ведь тоже с Господом не виделись, а слово его вещаете!

Раздались отдельные смешки, а отец Филарет взмахнул рукавом и заявил:

– Ты что себе позволяешь, нечестивец! Имя Господне всуе упоминаешь да еще поганишь! Знаешь, что тебе за это будет?

Князь же, которому явно не терпелось развлечься, обрадовался, как ребенок, когда один из дворовых принес большую деревянную бадью, в которой отмокала плетка.

– Сейчас узнаем, домовой это или нет! – заявил он, вынимая плетку и потрясая ей. – Давайте, мужики, держите окаянного!

Но никто не вызвался прикоснуться к домовому. Священник же, подойдя к Пашке, вдруг сказал:

– Точно, не домовой. И не водяной. А леший!

Народ взвыл, а мужичок с бельмом запричитал:

– Как же так, отец родной, не может это леший быть! У него борода должна быть длинная, зеленая, из корешков и диковинных цветов. И рога на голове, как у черта!

– Врать твоя бабка была большая мастерица! – заявил авторитетно отец Филарет, подходя к скукожившемуся Пашке. – Ты ведь леший, так ведь?

– Нет, Паша я… Сундуков… – выдавил тот из себя, а князь резко заметил:

– Каков негодяй! Смеет себя императорским именем величать! Да по мне хоть леший, хоть домовой. Сейчас высечем, посмотрим, кем он себя после этого назовет!

Священник же присел около Пашки, что-то шепнул ему, а потом громко спросил еще раз:

– Ты ведь леший?

– Леший! Я – леший! – подтвердил Пашка, и люди заохали.

Священник взглянул на посрамленного мужичонку, который переминался с ноги на ногу и мял шапку, прижатую к груди.

– А лешего, как всем отлично известно, обижать нельзя! – заявил строго священник. – Ведь сами видите, не леший это, а сынок его. А у них, как и у нас, у людей, тоже есть сирые и убогие. Сынок этот непутевый, отец по нему ужасно соскучился. Слышите вой?

Он поднял вверх палец, и все замерли. И точно, где-то вдалеке раздался вой. Бабы заныли, мужики начали креститься. Анна же усмехнулась – а как бы повел себя священник, если бы в лесу не завыли волки, уже чуявшие приход ночи?