Русология

Оболенский Игорь Викторович

Нёсся шум, ладно логике слов его.

– Дилетанты - символ эпохи.
– Шмыгов, тряхнув рукав с неприметной соринкой, сморщился.
– Впрочем, слишком - эпоха. Лучше безвременье. Купит быдло диплом - и 'eксперт, и даже спец... Однако, нам бы успеть в банк... Dear, принёс печать?

И на мой кивок он кивнул.

'Спец', выйдя, бр'aтину поместил на стол. Хрустнул длинными баскетбольными пальцами, глядя в сторону.
– Серебро не ахти что... Проба шестьсот... там сплавы... Далее, изумруды... есть и сапфиры... Качество бедное. И подделано... Николаевский век, не ранее... Про коррозию? Нанесли её, чтобы типа под древность; также и полосы - под отливку... Я ценю - тысяч пять вещь. Нет интереса. Так что вы думайте... Скань невнятная...

Шмыгов

встал.
– Там есть золото, о котором ни слова. Вы... Дилетант вы!

Я усадил его, объясняя: - Скань, что невнятная, - скань Амвросия. Жил в пятнадцатом веке. А подтверждается клеймецом на ручке, можете глянуть.
– Я оскорблён был гоном на бр'aтину.

Посмотрев через лупу, 'спец' двинул к шкафу с разными книжками, взял одну и листал шепча: - Клейма, знаете, тоже... Может, подделали.

Я представил пакет с письмом (ксерокопией).
– Вы читали, чт'o обрамляет скань?

Он взял бр'aтину.
– Так, Василий Васильевич... сей сосуд в лето... шесть, девять?.. И... Иоанну Рябцу... Спасение?.. А, 'царей'!.. Избавляющего... Давида?.. Кто Давид?

– Плюс письмо есть добавочно, подтвердить коль не факт, что вещь древняя, то состав её, - продолжал я.
– Вот, прочитайте... Лучше я сам прочту: '...сия братина станет памятью о величии рода, чрез Иоана Михайлова сына к славе взнесённага. Власно Крёз, умиляюсь ей в злате-серебре'.

'Спец', кивнув, глянул в книгу сравнивать клейма: на репродукции и на бр'aтине.
– А причём Рябец?

– Свод Макария, - отозвался я.
– Там написано, что Рябец этот - прозвище Квашниных. Пусть письма фейк, но не свод же. В сём письме - о награде сей бр'aтиной Иоана Рябца. Прощайте. Вы малоопытный. Экспертиза должна быть шире, чем сбор кислотных, металлургических, визуально-метрических... плюс каких ещё методов?
– И я встал.

– Компьютерный и физически-ядерный, - произнёс эксперт, сев за ноутбук, чтобы рыться в нём.

Шмыгов выпалил изумлённо: - Не реагирует!.. Исключительный олух! Словно и нет нас! Всё, бери бр'aтину. Он за наш счёт, глянь, учится... Бить таких! А нам в банк... Перегнать суммы нынче ж! Там и твой бонус... тысяча. Если хочешь - то две.

– Ты пять сулил.

– Пять?
– он смутился.
– Пять, сэр, нельзя дать. Мы в банк - платёжки. Я заполняю их с твоей подписью, и в мой банк, dear, - твой реквизит. Вник? Деньги на твой счёт, и эта сумма - без твоей тысячи - поручением, нами отданном в твой банк, прыгает дальше. Проще простейшего!

Я устал, не хотел идти. Было пакостно. Гибло всё, кроме времени... и его, впрочем, нет. Я чувствовал, что опять эту бр'aтину не пойду сдавать. И умру...
– без случая убедиться, что всё ошибка, хоть и кошмарная? мурок? и что я пальцем не шевельнул тогда не затем, чтоб жить в благах (нынче ведь рад отдать всё имущество, патримонии, самость - всё отдать в искупление, подтвердив, что не хлам берёг), но затмение было?.. Или же бр'aтина, ставши агнец заклания, нагнетает фрустрации, театрально стенает? Может быть! Ибо что ей терзать потом? где найдёт дураков, как мы? кто ей жизнь отдаст, как то делали мы? Подавляя нас, окаянная бр'aтина порождала иллюзии о почёте возни с ней; типа не мы её, а она нас возвысила? Нынче, как я восстал, - (смекаю ведь: за столетия симбиоза с ней массу жертв она выбила из наученных, что реликвию потерять - крах! пагуба! но живых давить можно сонмами, будто кровь, честь и жизнь сама - только в ней одной, а мы дым. Прав П'aсынков, нуль цена этой гнуси; лучше уж хрень в пупке от Сваровски! Нет в ней благ, чтоб таскаться с ней, украшать её грёзами и камлать вокруг), - нынче, как я восстал, пусть чванится. Не проймёт меня! Да не так ли Россия дыбилась то с империей, а потом с коммунизмом, - кончилось, что на всё это спроса нет?.. Я её и за доллар сдам, эту 'родину'! Я сойду с неё, как с прогнивших лесов! Я ей-ей, сойду, чтоб по-новому зваться: Ш'yстерман. Да, вот именно!..

Что ж горит вдали и мертвяще сияет, муча мне память? Это ли, что семи с половиною лет убил, - идефикс точно

фраза из фильма? Или что Ника ребёнка ждёт? Нет, не то... Может, это: я бы не спас его, коль она стоит мало, чёртова бр'aтина; как бы не было выхода, ничего не слагалось; он обречён был. Не было денег... Именно! То есть я не виновен... Но, тогда, что возник под ракитою в пойме мальчик в той Квасовке? Он - с чего? Просто нервы? Он ведь там маленький, он там - мой ещё, кто был рад незатейливым сказочкам... Он там ждёт; а я - здесь. Но могу к нему завтра же под предлогом, чтоб Марку сблизить с грозным Закваскиным... Что-то делалось. Каждый миг мои, импульсы уловлялись словами и каждый дискурс жрался семантикой... До глубин пронят я, контролируем! Я у-словный весь! Нет живого движения - весь в словах. Ритм сам'oй жизненосной пульсации облачён в нашей психике в форму слов: сердце 'тук...' - ведь нехитро? Нужно лишь ход найти, как назвать 'тук...'-витальность, что яро тщится жить, - и конец всему, и живое вмиг - неживое. Станутся ветры, сжаты в сквозняк, и умножатся жесты, смяты приличием, и возникнет любовь как секс - мёртвый мир, в коем жизнь сменят правила... Кем же стали мы, как пришло оно - слово? Образы Библии в их условности вместо вольных лиц мифов? функции словного реализма? спецпоселенцы из жизни в кажимость?.. Но, вопрос: из ЧЕГО много истинней проистёк знак, названный 'человек'? ЧТО травят им, дёргая за рацеи, точно за помочи? Уж не ЖИЗНЬ ли? Уж не ЕЁ ли в собственном сыне влёк на заклание Богу слов Авраам?! Спасение нам не в том ли, что, коль слова разбить, ЖИЗНЬ вернёшь?..

Шмыгов тряс меня. Дылда П'aсынков за столом то сцеплял свои пальцы, то расцеплял их.

– 'Eксперт 'eкспертов даст заключение?
– бросил Шмыгов, встав с сигаретой.
– Даст?

Треснул голос: - Я протестировал. Я разбил по аналогам. Есть погрешность...
– 'Спец' чуть ссутулился.
– Предок прав, тот ваш предок. В первый раз я на золото тест не делал, и подтверждается... Что сказать?
– Он смотрел вниз.
– Вещь ст'oит больше... Золото - восемьсот где-то пробой... Что ещё? Изу-мруды, сапфиры, крышка отсутствует. Некомплект. Не пятнадцатый век, стилистика... ну, лиризм... И отливка следит не так. Век семнадцатый...

– Сколько стоит?
– Шмыгов ярился.

П'aсынков хрустнул длинными пальцами.
– Вещь мы выставим, из-за качества сплава... но и старинности. Некомплект... Но я всё распишу: вес, качество вставок... Собственник?
– Он уткнул взгляд в меня.
– Колеблюсь... Вдруг и возьмут, как знать? Только стоимость уточнить бы... Нет спектроскопа, дифракционного... А цена экспертизы высшего уровня велика; и не к нам бы вам... В общем, это... четырнадцать, - он уведомил, - тысяч. Ну, ясно, баксов. Унция - триста двадцать четыре.

Шмыгов прошёл к столу и, похмыкав, ткнул сигарету в степлер, чтобы сбить пепел.
– Павел Михайлович, мы уходим. Есть места адекватные, где честнее с клиентом. Всё, вьюнош. Вещь нам!

Тот подскочил.
– Не надо! Я извиняюсь!
– Голос дрожал, он дёргался, пока Шмыгов не сел.
– Я всё-таки...
– вёл он комканно.
– Я хотел, чтобы собственник. Я ему хотел... Эти сведенья...
– он рванул галстук, дёргая шеей, - конфидентальны.

– Конфи-, чёрт, -денциальны!
– выкрикнул Шмыгов.
– Нет, уж! Условия ставим мы! Я - тоже. Собственник это собственник. Но не я... Я таких, как вы... Пять - так?
– пять было тысячек? Вслед за чем вдруг четырнадцать... Может, всё-таки, тридцать? или полсотни?
– Он прошагал к окну.

– Доверяете?
– И эксперт хрустнул пальцами.

– Это друг мой, - тихо сказал я.

– Друг?..
– Посерьёзнев, дёргая кресло, П'aсынков выкатил от стены ко мне.
– Я скажу, чт'o меняет друзей. Вы знаете, что ваш кубок, он бр'aтина? А ценой в семьсот тысяч?

Шмыгов запнулся.

– Прежде вы лгали, - начал я.
– Как вам верить? Всё, возвращайте вещь, Николай Николаевич.

Он вскочил.
– Нет, Савл Павлович!! Вы ведь шутите? Вам не к нам. Суммы крупные, для Алмазного фонда!