Русология
Шрифт:
Вот оно!
– вдруг открылось мне. Да ведь смыслы калечат жизнь, рвут в куски. Они гибельны! Как я раньше не понял-то? Да не Бог ли и ввёл их 'словом', кое вперёд всего? Как там: 'Слово и было Бог, от Него пошло, без Него бы не шло ничто'... Впрочем, незачем. Мой 'Титаник' отплыл уже от того, что не выбрано, - от бессловной природности, - к Божьим 'сиклям, скоту и рабам' (см. Библию)... Что, Христос про любовь? Да, вроде бы. Только Бог ли Он? И, будь Бог, - Он ведь Сам признал, что в миру Он не властен; тут власть маммоны... Vale! гудбай, Христос! Отплываю. И хоть 'Титаник' скоро утонет, - рек Апокалипсис, - я взойду на борт, чтобы, стоя там, провожать мир. Все, все прощайте! Был лист трепещущий, а теперь, вскоре, - шустр полунемец П'aсынков-Кнорре!
– буду не раб слов, но активист их. Так уж мне выпало: не когда-нибудь, а в Страстную Неделю вместе с ухватисто-предприимчивым Шмыговым и экспертом-затейником вбухать гвоздь в Христа. Мы не отдали
Выбор сделан лет пять назад безотчётно. Нынче же, на Великий Четверг (иль Пятницу?) я сознателен. В общем, я не был благ ни дня; ждал кусок и терзался, чтоб поскорее. Мой отец мог не выдать мне бр'aтины - что бы сталось?.. Я был украсть готов? Мнили, я так и сделаю? преступлю и спасу всех (мать намекала)? Вот и цена корней, если всё-таки, когда вере бы шириться в лад привычке, я, не в пример отцам, корни к чёрту шлю. Что ж тогда я рыл в Квасовке, коль не корни? Знать, инстинктивно (прав Кнорре-П'aсынков) я рванул туда?.. Но там был под ракитой мёрзнущий мальчик! Он окликает с брошенной пристани? Нет, се Бог, возглашающий: 'Верь в Меня'.
– 'Во что именно?' - 'Я есмь Жизнь, в Меня верящий не умрёт. Жить хочешь?' - 'Истинно!' - 'Стало быть, всё оставь и иди за Мной'.
– 'Почему же не здесь, - кричу, - а единственно там?!'... Молчит... Ибо пусть Он и Бог над всем... но, возможно, и нет Его? Нас спасал? Вдруг обманывал? А что главное, вдруг устал и решил быть Не-Богом: Он ведь всевластен. Но, в этом случае, боком вый-дут нам 'полевая трава' Его без заботы о хлебе и об одежде, и 'подставление щёк' врагам, и, первейшее, 'несбирание' здесь, где 'ржа', также 'лилии кольми паче', - если оплатят их там, не здесь. Здесь, с младенческих писков до гроба, есть только муки... плюс ещё кот в мешке для потом. Во что станет мне вера? В то, что не жил свой век, а стремился в фальшь, в nihil?! Ну, а как плутни? Может, чтоб избранным не встречать конкуренций, нам - ложь загробия? Вдруг привада (Иисус Христос) 'воплотилась', чтобы мы стали 'лилии кольми паче' пуд ноги избранным?! Любишь притчами, Бог мой? Слушай: нам ни на что жизнь после. Далее: если здесь-сейчас кто не властен, то и потом. Здесь низшее? Но примат духа значит, что Ты материю мнёшь, как глину. Ты же бессилен здесь. Ты, мол, там силён, на том свете? Ладушки. Но по мне, скажу, правда здесь-сейчас, где добро и зло смешаны, где идеи и вещи вместе, где мы и пл'oтяны, но и в духе. Здесь она, полнота и безмерность, клад и источник! Здесь-сейчас весь моток судьбы, после - нить Ариадны... То есть, Бог, Ты моей частной жизни, краткой, особой, невозмещаемой, велишь исподволь, по задворкам течь в этом мире ради загробий?! Твой Павел спёк Тебя, против собственной воли, тем допущением, что язычники, рудеральная поросль, хоть не знали 'Закона', но знали 'совесть' - путь, дескать, к избранным. Усмотревши в нас совесть, Павел не смог понять, что она ключ к не меньшему, чем Христос, - и снова Христа нам дал. Он хотел нас во псы свести, подъедающие от боссов, от иудеев...
Был я безумец, спорящий с внутренним. Я носил в себе Библию как колун и мешал ему, не желая колоться... Всё, надо вон колун! Срок. Пора! Чаю тронуть вымя вселенной, но без того, чтоб мне прежде внушали, Бог или дядя, как это делать. О, у предсмертного есть права!.. А Ты девок шлёшь, и Свой храм, и Б. Б.? Ты страшишься нас с бр'aтиной?!.. Я взял сумку с ней на колени.
Шмыгов вещал меж тем: - ...Dear, чувствуешь, я сыграл с ним? И получилось. Третью курю. Волнуюсь...
– Он закурил нервозно.
Ехали в пробках. Глаз его бегал.
– КАК так?!
– он вскрикнул.
– Шмыгов собаку съел?! Ничерта не съел... Миллион почти! ДОЛЛаров!!!
– провопил он.
– И упустить их?! Дрянь смотрел - а такое обминул... Кто? Я! Я! Шмыгов, кто дико вкалывал, чтобы стать миллионщиком; и вот ШИШ ему!!! Все ему дают, а не он всем!!
– горестно выл он, хлопая п'o лбу.
– Всё... К чёрту, к чёрту!! Ибо состарилси!
– он взглянул на часы.
– Успеем... Кстати, за нами там нет кого? Вьюнош может следить, гад!.. А, dear, знают, - щёлкнул он сумку холеным пальцем, - что продаёшь её? Ника знает?
– Ника не знает.
– Маркин?
– Не знает.
Шмыгов взбодрился.
– П'aсынков прав: секретность. Ты не звони ему. Пусть он мне звонит. Я лис старый... Ты не рискуй сам. Из-за рубля убьют, о твоих же смолчим. Семьсот почти? Где семьсот - там и лям, сэр. Много не нужно, чтобы представить... Но - прежде в банк!
Мы сделали, чтоб моя фирма сбросила доллары со счетов представительства, подчинённого Шмыгову, на иной счёт. В банке же во фруктовую сумку вместо раздаренных апельсинов он сунул бр'aтину. Полагалось, слежка сочтёт груз сданным в банковский сейф. Сняв частника, мы мотались, чтоб замести следы. Куний лик озирался и мне подмигивал. Ксерксанули бумаги:
С Квасовки - знаки... Нет, не о стрелках я с потолка в избе, а о нечто. Так что и с девками знак был тот, что одна как бы 'образ-подобие'; а из всей колготни моей с Шмыговым - привлечение в круг его болтовни 'Живаго'. Что за идеи вели его? Он твердил мракобесное - я же слышал внушение, что Христос, мол, 'всегда с тобой'. Ведь 'Живаго' ещё один, после гл'yховок, втык мне: звался тот опус 'Смерти не будет', а не 'Живаго', полон был 'веры'; и намекалось в нём, что в час 'икс' смерть отменится... Храм, Б. Б. и цирюльник, девки не справились - мне от Бога вмиг Шмыгов, ляпнувший про Христа. Что, ловят? гонят от избранных, где 'ослы и рабыни' с 'сиклем'? Мне, мол, нельзя туда? Мне - Христос с нищетой и с мытарствами? Аврааму 'сей мир' - мне 'лилии кольми паче'?!
Я подле Шмыгова размышлял о нём, разразившимся (хоть не верует и отъявленный циник) вдруг про 'Живаго'. Многосоставный, неординарный - только не более чем какой-нибудь знак сей Шмыгов в этом вот казусе. Как по притче: 'Шмыгов, торговец, был к нему с речью: что тебе в утвари, кою ржа ест?' Вот кардинальное, что он выразил за весь век свой. Он ведь с начал врал, что, дескать, бр'aтина мало стоит, и перекинулся на 'Живаго' - Бог 'Живый' сразу же; так, не менее! Я раб Библии и раб этики - ну, а он, кто 'собаку съел' и прагматик, он что не в Лондоне, не с Лолитой, пусть хоть с Калерием? Почему не богат, ловчащий (изноровился ведь, не боясь востроглазого фиска, стибрить откуда-то и услать через мой счёт деньги)? Что он не выбьется и как грум при мне, кто, бездольный, запнул его? С юных лет стяжал, а итог? В чём слабость? где в нём изъяны? Что за minderwertkostbarkeit - неполноценность (я не забыл язык)? Может, случай не выпал и у маммоны тоже есть баловни? Мы у финиша, и кто был позади да ещё не спешил - стал первый?
– Феликс, спасибо. Ты бросил офис, чтобы помочь мне, время потратил. Я буду должен. Позже сквитаюсь...
– ёрзнул я в тесноте такси.
Шмыгов хекнул: - Незачем... Шмыгов пса не съел? Съем. Съем! Феликс - счастливый. Мне и сейчас везёт, хотя кажется, что и нет, что мне деньги бы делать, вместо чтоб...
– Он умолк.
– Хе, деньги! Их разве высидишь? Паучком мечись, всюду суйся, тки паутинки, вдруг кто прилипнет?.. Я, dear, был не прост - нынче сложен. Я как со швалью - так и с богатым. Ибо кто знает, где оно, счастье? Шмыгов, поэтому, там и здесь. Всюду! Жизнь есть коллаж, сэр, я же творец его. Плачусь? Нет, тренируюсь: Шмыгов, не смей зевать! а очки протри! а крутись бодрей! И на офис мне... (тренькнул сотовый) плюнуть, призн'aюсь... Мне важно другу... Я... Алло?..
– Он стал слушать. Въехали в пробку, и я услышал, как он вёл в трубку: - Куплены? Отмени... Да, instant... Что, ты один? не хочешь? Так и уедешь?.. Чёртов ты asshole!.. Я кретин?!.. Ладно... свидимся под Биг Бэном... и пожалеешь... Нет, я не думаю, что жалеть буду я... Узнаешь... Срок изменён, yes...
– Он трубку спрятал.
– Фрукт... Сосунок!.. Изнеженность, 'coming out', гендеры, педократия... А мне вправду, - он тронул бр'aтину, что лежала меж нами, - хочется дружбы... Съезжу к вам в гости!
Он, склонный к шику, падкий на видимость, переменчивый, избегающий уронить престиж, обожал встречи в барах, где бы довлел себе и являл стиль строгого англомана. Речи лишь светские: о процессах в VIP-сферах, где намекалась его рука. Он выдумывал байки о своей сметке, супер-знакомствах, о похождениях по журфиксам и звёздным выставкам, по салонам и сейшенам, элитарным тусовкам и клубным оргиям - всюду, коротко, где он мог собрать слухи и показать себя, о котором не ведают, кто, но думают, что 'с прилизанным волосом и в прикиде от ... и сверканием часового браслета от ... и с оправой очков от ... среднего роста и с левантийским обличием, уж не сам ли он знаменитейший ...?!' Появиться, бликнуть, исчезнуть - было коньком его, возмещавшим ущербность: он ни лолит, ни статуса, ни богатства не добыл, в Лондон не съехал. К нам он не ездил (думаю, что равн'o и к другим), чураясь мест, где невежливо, да и глупо шастать в котурнах и возносить себя, где пришлось бы снять маску некого из элитных сфер.
– Приглашаешь?
Я пригласил его; благо, повод был пригласить - как друга и в рамках дела.
Первый мост - Триумфальный - в треснувших статуях; в сорок пятом здесь возвращались, сбивши с ног Запад, чтоб полувек спустя Запад вновь возник, не хромающий, но на 'мерсах' из Шереметьево...
Мы влились в Карнавальную и свернули во двор мой. Шмыгов расплачивался с таксистом.
– Старая?
– покивал он на 'ниву', стывшую рядом.
Я жал код двери нашей громадины.
– От тэрактоу, сэр? цыфры?
– хекал он.
– Код три цифры? Как и у нас. Частенько код забываю, чтобы торчать потом, как шизоиду...
– Он смотрел мне на руку с сумкой под бр'aтину.
– Чёрт, подарок забыл твоим...