Русская комедия
Шрифт:
— Вон он! Стоит на вершине легендарного утеса, на котором думал свои думы лихой волжский атаман Федька Кривой. С этого святого для волжских удальцов места Лука Самарыч и огласит итоги экзамена для богачей.
Все глянули в указанную сторону и действительно увидели вдали на утесе силуэт, напоминающий огромный монумент. Капитан велел дать гудок, и монумент поднял в ответном приветствии руку с багром.
— Как доверенное лицо завещателя, — громовым голосом речет Лука Самарыч, — объявляю
Все затихли.
— Наследниками Федьки Кривого признаны…
Мхатовская пауза. И — как весенний ликующий гром:
— Все!
Иностранцы обомлели. Им трудно понять: как это так, чтобы все равны?
— Все! Все, кто участвовал в экзамене. Соответственно, каждого из вас знаменитый атаман одарит поровну. Ви бывать согласны?
— Йес! — кричат счастливые наследнички. — Ми бивать в ладоши. Вива Кривой!
— Лады! — громовым голосом басит Лука Самарыч на всю Волгу. — Я есть вскрывать завещаний.
И вскрывает он пакет. Огромный такой пакетище. В нем оказался другой пакет, тоже огромный. В нем — третий. Короче, подобно русским матрешкам, десять конвертов выпрыгнули один из другого. Наконец на свет появился крошечный лоскуток — вроде бы тряпочный, но, может быть, и пергаментный. Издалека не видно.
Лука Самарыч торжественно поднял вверх этот пергамент, но, скорее всего, тряпицу, и загудел старым шаляпинским басом, но, может быть, если уж вслушиваться, то просто старой пароходной трубой:
— Читаю завещание: «Я — легендарный волжский атаман Федька Кривой, прошедший огни, воды и медные трубы, испытавший тысячи бед, передумавший миллион дум и наконец перед смертью просветлившийся и озарившийся, как после бани и ведра рассола, желаю во искупление своих великих грехов сделать своих потомков самыми богатыми людьми в мире и посему каждому, кто объявит себя моим наследником, от всей своей широкой души и своего глубокого ума завещаю…»
Лука Самарыч прервался, чтобы поглубже вдохнуть, а слушатели, наоборот, затаили дыхание.
— «Самым богатым станет тот, — провозгласил басом-трубой монумент с утеса, — кто поймет простую истину…»
Снова — пауза. Примерно такая же, какую делали деды и прадеды, когда, взяв за руки и за ноги иноземную жертву, и уже раскачав ее, и уже сказав «раз-два…», вдруг застывали. Чтобы продлить свое удовольствие. Или чтобы продлить удовольствие жертвы. Без пяти минут утопленника — пока еще живого. И увидевшего мир как бы заново…
— «Не в богатстве счастье!»
— Га-га-га, — по-американски отозвались седые Жигули. — Йе-йе-йе!
Наступила такая тишина, что, кажется, даже палуба удивленно зачмокала: чаво это вдруг иноземная орда не пляшет, не топочет, не плюет под ноги?
— Эй, американщина! —
Сначала американщина стала кривой. Уже с маленькой буквы. Потом плюнула на палубу. Потом затопала ногами. Потом заплясала, как людоед во время великого поста.
— Оп-манщик! — кричит «шварценеггер». — Я будет чесать оп тебя свой кулак.
— Я будет ф ты стрелить ружом! — вопит «пресли».
— Я выцарапать твой глаз! — визжит «мадонна».
Негр-трубочист, и тот туда же:
— Линчевать беломазый обесьян! Линчевать и на племень!
На пельмени то есть.
Кто — с пистолетом, кто — с ружьем, кто — с автоматом Калашникова. У одного аж «Стингер» оказался. А негр — с кухонным ножом и с вилкой. Полный вперед!
— Ну погоди, иноземщина, — усмехается Лука Самарыч. — Сейчас изведаешь нашу силушку по-колдыбански.
Снимает свою плащ-палатку да как тряхнет ею изо всех сил. Сразу облако пыли образовалось. А пыль-то не простая — колдыбанская. А ветерок-то — в сторону иноземцев. Закхекали те, зашлись в кашле.
Тогда стаскивает Лука Самарыч сапоги. Отрясает прах иноземцам на голову. А колдыбанский прах — все равно что ядохимикаты против колорадского жука. Заслезились иноземцы, зарыдали. Тогда нюхает Лука Самарыч табачок из местных сигарет «Махорочных» да как чихнет на американщину всей своей антиэкологией, то бишь колдыбанской инфекцией. Ну и хватит. От флюидов с самой высокой в мире ПДК попадали заокеанцы, лежат замертво.
Полный назад! «Скорую помощь»! Врачей!
— Каких врачей изволите? Колдыбанских? Или из Москвы вызывать будем?
— Из Москвы, конечно.
— О’кей. Гони доллары.
Прилетели столичные доктора.
— Необходимо госпитализироваться. Где желаете? В Колдыбане или в столице?
— В столице.
— Ол-райт. Гони доллары.
Положили их в кремлевскую больницу, а там койка — на вес золота.
— Какие препараты принимать будем? Наши или американские?
— Американские.
— Вери гуд. Гони доллары.
Много долларов, потому как их лекарства у нас — по цене бриллиантов.
Короче, стрясли с американцев столько баксов, что дешевле им было бы на Луну слетать или с Луны свалиться.
И главное — им же на пользу, американцам-то. Потому как они, вернувшись в свои Штаты, публично признали, что Лука Самарыч открыл им глаза на предмет счастья. Счастье действительно не в деньгах. Вовсе нет. Истинное счастье в том, чтобы никогда, нигде и ни за что не видеть этого кошмарного Луку Самарыча с Самарской Луки. А уж если видеть, то только в мавзолее, да и то под стеклом.