Русская красавица. Напоследок
Шрифт:
При этом Алинка все еще жила с родителями, то есть – глубоко за городом. То есть – каждый раз добиралась на работу где-то около четырех часов… И не видела в этом ничего утомительного. Да еще и на выходные на работу приезжала периодически. Поразительно энергичная девочка!
– Как?! – к нам в предбанник влетает Марик. – Вы еще не готовы? Дети мои, ваше наплевательское наплевательство плюет мне прямо в душу! Буду восторженно счастлив, если вы отправитесь по гримеркам!
Началось. Он сказал: «Поехали!» И мы послушно подчинились.
– Мозгами поехать! – весело комментирует Алинка, оглядывая выделенное под гримерку помещение. Одно
– Ничего, и не к такому привыкшие, – улыбаемся мы и, ежесекундно сталикаваясь локтями, принимаемся за перевоплощения. – В тесноте, да не в обиде.
Кстати, о тесноте. Ее наличие в московских кругах сказалась и в данном коллективе – наша Наталья оказалась знакома с моей маман. С Наташей мне вообще как-то сильно не повезло – и недолюбливать стыдно, и нормально относиться не получается… Она не плохая, нет… Просто другая. В корне. И при этом – доставучая. Вечно как-то очень неправильно все понимает и всем вокргу это свое понимание пытается навязывать. Вот как сейчас:
До выхода на сцену остается пятнадцать минут, мне срочно нужно прийти в себя и сосредоточиться на роли.
Не смешно! Спрячьте злорадство! Чем комичнее роль, между прочим, тем более серьезно мне приходится на нее себя настраивать. Оставить за бортом все хлопоты и нажитые последним годом переживания е так-то просто… Может, это и глупо, но провожу что –то вроде аутотренинга. Разумеется, меня все отвлекают. И Наталья – главная в стане этих вредителей.
– Ты не на диете? – Наташа совершенно не понимает, что значит «нужно настроиться». Все эти мои штучки она считает кокетством и пережитками студенческих времен. «Мы катаем это спектакль уже второй год!» – намеренно грассируя, фыркает она. – «Он уже в крови! Что тут можно забыть?»
Все мои попытки заметить, что это они – второй год, а я в пьесе всего месяц, ни к чему не приводят. К тому же, не в сроке дело. При чем тут это идиотское «забыть»? Механическая отработанность – убийца творчества. Настрой необходим мне, чтобы войти в роль, а вовсе не для того, чтобы «повторить текст». Неотрывно смотрю в глаза своему отражению, отбрасываю реальность…
– Нет, серьезно, – не отстает Наташа. – Ты похудела. Черты у тебя заострились, и ты сразу стала куда благороднее…
– В смысле морды? – спрашиваю, все же отвлекаясь. – Нет, не похудела. Просто волосы подобрала. Вчера с Мариком договорилась, что сегодня немного другую линию буду вести…
Господи, кому я это объясняю?! Врагу импровизаций и стороннику автоматизма?
Справедливости ради, стоит заметить, что несмотря на все это играет Наташа блестяще. Пусть одинаково, пусть заученно, но зато всякий раз очень точно и ровно…
Мне до такого еще расти и расти!
Выворачиваю зеркало так, чтобы видеть два глаза одновременно. В гримерке, разумеется, есть трюмо, но мне оно ничем не поможет. Отчего-то настрой приходит именно вот от такого кусочного саморазглядывания…
Я страшно люблю это зеркальце. Именно за его мизерность и необъективный подход к реальности. Как не верти, все равно не разглядишь в него ни собственных морщин, ни чужой зависти, ни мятое предплечье блузки. Коллега Наташа, разумеется, не оставляет эту мою любовь без внимания:
–
При этом Наташа похабно подмигивает, мол «мы же свои люди, мы же все понимаем».
– Даже моя деньгососка, уж насколько с меня взять нечего, убедила меня на такое раскошелиться. Что поделаешь, большие детки – большие затраты…
В такие минуты я ее ненавижу и, как следствие, ненавижу себя за подобное к ней отношение. Все ж таки она в два раза старше и уже немного впадает в маразм. К плебеям нужно или относиться снисходительно, или равнодушно. Опускаться до настоящего раздражения на них – верх испорченности.
Упаси боже, не сочтите за сторонника межклассовой вражды. Речь о духовном плебействе и никакое происхождение тут не при чем. Я, собственно, как и все на наших постсоветских просторах, ничего и не знаю ни о Наташином, ни, толком, о своем, настоящем происхождении.
Возражаете? А вы вспомните, историю с Васей Любиным – нашим же актером. Ну да, тем, занимает «до получечки». А еще он, что вечно с Дмитрием грызется и не переносит, когда взрослый мужчина в солидный театр в свитере, заправленном в спортивные штаны приходит. Поняли, о каком я Василие? То-то же.
Несколько лет, бедняжка, неустанно оббивал пороги, обходил инстанции, раздавал шоколадки, ворошил архивы и покой покойников. Все, чтоб восстановить свое дворянство. Добился! Возрадовался! Месяц счастливым человеком походил, пока бабка, умирая, не раскрыла страшную тайну – не родной он в семье, оказывается. Отец Василияеще до войны беспризорничал, а потом прибился к сердобольной, бездетной, эвакуирующейся в Ташкент барышне, которая таких дворянских кровей была, что давно привыкла никакой правды о себе никому не рассказывать, и потому появление возле себя пятилетнего пацана никому особо объяснять не стала. Да в то время не очень-то и спрашивали… А когда от войны отошли и начали интересоваться, бабка уже замуж вышла и все документы чин-чинарем оформила, и себя, и подобранного Васильиного отца в пролетарии записав. Не зря ведь за чина выходила… Чин, кстати, отличным дедом оказался и прекрасным отцом. Васильин отец – жаль, умер мужик довольно рано – на все руки мастером вырос и прекрасных душевных качеств человеком.
А Василий столько сил и нервов потратил, чтобы обратно в дворяне бабку перевести. Эзопов труд! Бабке все равно, на том свете, небось, на гербы не смотрят, а Василий – страшное разочарование. Восстановить-то справедливость, восстановил, да, увы, не для себя…
– Но, между прочим, – историю свою Василий всегда оканчивал очень оптимистично. – Кто в довоенные времена беспризорниками по Москве шнырял, а? Верно, дети репрессированных дворян. Родители в последние минуты младенцев на руки служанкам отдавали, чтобы те в деревню свезли и там за своих выдали. Чтобы не добрались до детей кровавые лапы коммунистические. А служанки что? Пару месяцев нянчили, а потом, когда средства бывшими хозяевами подброшенные оканчивались, в детские дома младенцев подбрасывали. Так что почти все беспризорники того времени – коренные дворяне! И отец мой, сердцем чую, еще поразит всех своей родословной!