Русская красавица. Напоследок
Шрифт:
Марик наш – личность суперуникальная. И помимо творческо-организаторских способностей тоже. Он – странный. То ровный со всеми, отделенный от актеров непробиваемой стеной субординации, то вдруг до неприличия откровенный и панибратствующий…
Вечно прикрытое непробиваемым забралом тупой настороженности лицо, большая гладко выбритая, загорелая округлость головы. Треугольная, как символическое изображение девочки на дверях общественного санузла, фигура – узкие плечи короткие ноги и грузное уткообразное окончание тела. И при этом невообразимо привлекательная энергетика. Очарование и харизма каким-то мистическим образом заставляющие любую женщине при его появлении на миг затаивать дыхание, поправлять прическу и выставлять вперед боеспособную грудь.
О его личной жизни недавно стали известны довольно маразматичные пикантные подробности:
– Знаю, что сплетничать нехорошо, но меня разорвет, если немедленно не поделюсь! – зашептала мне недавно Алинка, оттаскивая за рукав подальше от присутствующих.
– Я – могила! – щедро пообещала я. В конце концов, сама не раз ощущала подобное.
– Это – про Марика. Тут такое!!! Так вышло, вчера задержалась
– Везучая! – прекрасно понимая, что речь о другом – Алинка ни того склада человек, чтобы с таким блеском в глазах докладывать кому-то о своих интимных победах – все же решаю подшутить. – Марик хоть и Марик, но мужик!
– Тьфу! Да я не об этом вовсе! – Алинка не понимает, что я шучу, и даже немного обижается. – Точнее об этом, но не про себя. Слушай! Выхожу это я на сцену – захотелось одну идейку прикинуть. Знаешь, у вас-актеров своя тяга к сцене, у меня – своя. Вам, я так понимаю, важно на ней быть и обмениваться с залом энергетикой, а мне ничего такого не нужно. Важно просто смотреть на сцену. Желательно на пустую, полутемную, недавно помытую и потому остро пахнущую деревом. Я смотрю и представляю, какой могу сделать ее в следующий раз, а она мне за это платит энергией. Наверное такой же, как тебе – зал.
Алинка увлекается и долго еще пытается объяснить свою странную связь с нашей сценой. Вообще говоря, загадочные привычки Алинки бродить одной в полутемноте за кулисами и в зале, давно уже всеми нами обсмеяны…
– Вот так и вчера, выхожу в зал и тут вижу… На первом ряду – парочка… Точнее не столько вижу, сколько слышу. И чем эта парочка занимается – сомнений не остается. Тут бы скрыться незаметно, корректно удалившись, да не вышло. Я на секунду, буквально, задержалась и вот…. Женщина ко мне спиной была, она у него на коленях постанывала, а он как раз лицом к сцене был, и на миг приоткрыл глаза… Мне так неловко стало, с перепугу показала пальцами идиотское «окей», попятилась к кулисам и дала деру. А уйти-то не могу – сумку в закулисье оставила… В общем, сижу, как дура, на подоконнике, ругаю себя за этот попсовый знак «окей», и молю судьбу, чтобы они выходили со стороны зала, и со мной не встретились. Как бы не так! То есть, дама ушла через зал, а Марик вот специально меня искать отправился. «Я хочу, чтобы ты, Алиночка, знала, это – не банальное блядство на рабочем месте, а настоящие страсти!» – Марик с чего-то решил оправдываться и никакие мои «да я ничего вообще об этом не думаю», не помогли. Видимо, сам сильно переживал, и думал, что остальные тоже переживать станут. Сидел, дымил, а потом возьми, да признайся: «А у меня развод через неделю, Алиночка. Скажи, грустно?» И такая тоска во взгляде, как у побитой уличной собаки. «Не то грустно, что расстаемся – в этой ситуации по-другому и не получится, слишком уж наворотил я. Грустно, что пятнадцать лет жили, как люди, а потом, оп-па, и все в одночасье развалилось. И отчего? От чувств, которые я, как драматический режиссер, всю жизнь изображал в спектаклях и, кажется, прекрасно понимал…»
– М-да, круто, видать, колбасит мужика, если он все это тебе начал говорить, – стыдно признаться, но я ощутила себя всерьез заинтересованной. Обычные Алинкины сплетенки или Наташины сплетни слушаю вплохуха и просто из вежливости – у меня своих страстей в жизни столько было, что чужие как-то не впечатляют: кажутся естественными и даже мизерными. Но тут – задело. Про Марика оказалось действительно инетерсно.
И вот, представьте. Жил себе, этот порядочный семьянин, не то чтоб в любви – с таким семейным стажем по его мнению о любви речь уже не идет – но в полном согласии. Растил взрослого сына и двух собак. А потом столкнулся с такой ужасной вещью, как Интернет и пропал… Самым натуральным образом. Началось все, разумеется, с театра. Марику попалась неплохая пьеска о знакомяземя по переписке парне, который поначалу хотел просто развлечься, а потом влюбился всерьез. Параллельно освещалась история его пассии – в жизни тихой и забитой, решившей с помощью Интернета, где она изображала из себя развязную красотку, избавиться от комплексов. О личной встрече у нее и мыслей не было – просто многообещающая переписка, кардинально меняющая ее самомнение. В результате личная встреча все-таки происходит – переписывающаяся парочка осознает, что больше друг без друга им не прожить. Столько общего в мировоззрении, столько понимания друг друга. К тому же, в процессе переписки оба уже давно сбросили все образы и открылись друг другу по-настоящему… «У нее был муж, у него была жена»… У обоих теплые семьи и по двое детей. Просто время стерло былой накал и в семьях стало невыносимо одиноко…Настоящая драма – красивая, современная поздней запретной любви. И вот, герои встречаются… Развязка неожиданна – «слушай, помнишь я говорил тебе, что у нас четверо детей на двоих?» – это Герой звонит приятелю в конце пьесы, – «Ошибался! Всего двое. Нет, и у нее двое, и у меня двое, и всего – двое… Вот тебе задачка, как математику!»
– Оказалось, что он переписывался и влюблялся в собственную жену? – догадалась я.
– Именно, – похвалила Алинка. – И вот, значит, наш Марик решил брать эту пьесу в репертуар. Один его приятель – владелец Интернет-центра, – предложил сои услуги в качестве консультанта, его контора как раз специализировалась по знакомствам, и тип отлично знал психологию своих клиентов… Изучая материал, Марик умудрился «подсесть». Представляешь?
«Мне сорок три года! Я никогда не думал, что «седина в бороду, бес в ребро» – закон, который можно прочувствовать на себе так ясно. По переписке я выбрал пятерых. Убедил себя, что для полного понимания пьесы мне необходимо провести хотя бы одну личную встречу. Провел все пять… Это интересно! Это невероятно интересно, для человека, работающего с душами. Женщины – удивительное существа. Разные, многогранные, при этом с удовольствием открывающиеся и посвящающие в самые сокровенные свои глубины. Я пока про моральный аспект дела. Про разговоры на первой
Первым об этом, как о моей болезни, заговорил тот самый приятель-консультант. Нет-нет, упаси боже, я не распространялся… Не хвастался победами и не жаловался на собственную невменяемость. Просто он хорошо знал сию отрасль и обо всем догадался сам. Идиотский, унизительный разговор, чуть не окончившийся ссорой. Полное мое физическое и морально истощение… В результате, я дал слово, что немедленно прекращаю все это и собираюсь выздороветь. Удивительно, но расставаться оказалось легко – по мне оказывается, изначально было видно, что все это не надолго, и никто не воспринял мое предложение свернуть отношения, как личную трагедию. В отличие от своих женщин, я переживал разрыв очень тяжело. По нескольку раз еще возвращался к каждой, принося извинения, меля идиотски-горячее «нам надо поговорить!»… Я прекрасно понимал, как жалко выгляжу и оттого мне становилось себя еще жальче. Я, как человек, увлекшийся сильными наркотиками и не воспринимающий уже обычный никотин, «подсел» на крепкие эмоции и ощущал жизнь безрадостной в их отсутствие. А эмоции – штука сиюсекундная. За две неделю отношения с обеими моими подругами-любовницами тоже слегка притупились… И даже все эти разрывы-соединения, устраиваемые мною не надолго обострили ситуацию… Я был действительно беспросветно болен. Окончательно понял это, услышав свои слова как бы со стороны. Спустя две недели моего сумасшествия, я пришел к тому самому товарищу-консультанту. Сияя, как начищенные ботинки круглого идиота, я торжественно заявил: «Все! Поздравь, я справился. Отныне остался только с одной любовницей, окончательно прекратив этот разброд и шатанье!» «С которой?» – без особого энтузиазма поинтересовался виновник моего помешательства. Я приходил с подобным известием не в первый раз, поэтому его скептиз можно было понять. «С которой?» – без тени самоиронии переспросил я и честно ответил: «Ты о ней не знаешь, это из новых писем…» И вот тут, услышав эти свои слова и осознав их, я понял что все – караул… И запретил себе с кем-либо видеться. Совсем. Полегчало довольно быстро. Вчерашние деяния представлялись мне полным маразмом съехавшего с катушек стареющего ловеласа. Было и смешно, и стыдно, и… Да вот, пожалуй, прежде всего, стыдно. Я не мог так дальше жить. Все-таки я не был законченным негодяем. Признаться оказалось легко. Выяснилось, жена давно понимала, что твориться и терпеливо ждала, когда я не выдержу и откроюсь. Фактам она не удивилась, от подробностей попросила избавить. Еще несколько дней мы попытались жить так, будто ничего не было. Потом напряжение достигло апогеи. Между нами буквально звенел воздух. Она не могла заглушит в себе обиду, я – ощущение, что не имею права больше здесь жить. Разъехались. Разводимся. Сын уже взрослый, собаки – со мной… Вот так вот все глупо получилось… Главное – я не могу один, мне паршиво…»
Слушаю Алинку очень внимательно. Она – не актриса. Она не умеет передавать интонации и характерные словечки персонажа. Но почему-то ее рассказ от этого только выигрывает. Одновременно из гримасок и многозначительных пауз рассказчицы, я вижу Алинкины собственные оценки, и, при этом, хорошо представляя нашего Марика, знаю в каком месте его рассказа, какой тяжести раздавался вздох. Это как бы развивающее слушанье – достраивать картинку не по воле рассказчика, а исходя из собственного воображения.
– Ну, тут мне как-то совсем его жалко сделалось. А пожалеть – понимаю – значит унизить и смертельно обидеть. В общем, делаю тогда эдакую хитрую физиономию, подкалываю: «Да вы, оказывается, большой ловелас! К тому же – кокет. «Не могу один!» Вы же не один. Я же своими глазами десять минут назад видела… И вот тут он сразил меня наповал. «Да, – вздохнул, – Видела Это была моя жена. Извини, я вас не представил, не та ситуация. Вот такой сюр. Жить вместе не можем, но каждая встреча – по делам, разумеется, договариваемся говорить о делах! – оканчивается таким вот патологическим для людей с пятнадцатилетним стажем совместной жизни образом. Ох, до чего же все дурно и маразматично! Как я устал. Как хочу вернуться и забыть все, как дурной сон… Ан-нет. Есть вещи, которые, как ни крути, и мы не забудем, и нам не забудут. Тоооска!»
Вот такой он, наш невообразимо странный режиссер.
Лично мне эта история отчего-то показалась до крайности драматичной. Периодически даже посещаю мысли написать пьесу по мотивам и предложить к постановке. Но нет. Я-то тут при чем? Рано или поздно – я уверена – Марик напишет ее сам.
– София, пора! – приоткрывая дверь, Алинка отчаянно машет руками.
Так, это уже серьезно. Она-то зря панику поднимать не будет. Неужели так быстро промчалось время?
Наскоро одеваю уши и в припрыжку, метусь к сцене, весело повизгивая на ходу. И не надо ехидничать – вхождение в образ, дело святое. Скажите спасибо, что я не веду себя так в такси или на улицах!