Русская красавица. Напоследок
Шрифт:
– И три золотых медали возьмет на выставках! – не удерживаюсь от ехидства всякий раз после торжественных речей Василия. – И детки с его именем в родословной в три раза дороже в клубе кинологов цениться будут! – как существо открытое, честно высказываю свое недоумение: – О чем вы говорите, ВасСаныч? Человек же – не пес! Его по личным поступкам надо, а не по делам предшественников…
– Ну, конечно,, – подхихикивает Наташа. – Только если бы так было, ты бы, Софья, квартирный вопрос до сих пор решала. Потому как личными поступками фиг бы ты чего в наше время добилась, верно ведь?
Итак, Наташа
– Ох, а мамочка твоя, когда квартиру на тебя оформляла, так волновалась, не поведешь ли ты себя по-дурьи, не продашь ли тут же каким-нибудь аферистам-алкоголикам. Но я ее убедила, что ты, все же, уже взрослая… Я в то время на хорошем счету была, мне твоя мама доверяла очень и все про актерскую жизнь расспрашивала, беспокоилась, верную ли ты стезю выбрала…
В том, что Наташа большую часть воспоминаний о маман придумала, я убедилась с первых же рассказов. Никогда маман моим актерством не интересовалась, и ни одно мое обучение на курсах (я много раз начинала и не разу не окончила) не спонсировала. Не из жадности, просто у нас не тот уровень отношений был, чтобы в быт друг друга вмешиваться. В Наташиной крашеной блондинистой голове это никак не умещалось, и она вечно несла какую-то чушь, от которой мне всегда делалось тошно.
– А что мамашка тебе презентовала, а София? – делая ударение на первый слог в моем имени с завистливым блеском в подхалимских глазках интересовалась она, на моем скромно отмечающимися на работе Дне рождения.
– Да ничего, – отвечала я холодно. – Я ж не справляю. Это только тут проставилась, а вообще, не тот возраст уже, чтоб отмечать прибавление лет…
– Ох! – вдруг пугалась Наташа. – Вы что поссорились, да? Ах, как же ты теперь?!
Она была уверена, что я, как единственная дочь, должна неотступно сидеть у шеи своей преуспевающей маман, пить кровь, качать деньги и впадать в панику, при одной мысли оказаться без мамочкиного финансирования. В то, что я ни разу с момента совершеннолетия, не взяла у матери ни копейки Наташа не верила, хоть ты тресни.
– Да не платила она за институт! – с пеной у рта, уже совершенно неприлично разгневанная, доказывала я, когда речь зашла о том, что даже в наше время все ВУЗы были уж платными. – Да не копейки никто не платил! Я о том, где учиться собираюсь, родителям сообщила уже когда в списках поступивших себя увидела…
– Брось! – лукаво отмахивалась Наташа. – Ты там знаешь, кто платил, а кто нет. Наверняка мамашка сама побежала, подсуетилась, с кем нужно договорилась… Вам, детям, о таком знать и не обязательно…
И все присутствующие согласно кивали, верили словам «мамашкиной подруги юности» и очень удивлялись, отчего я психую и отрицаю очевидное. Ведь раз Наташа дружила с маман, видать, она владеет тайнами нашей семьи…
А я внутренне вся тряслась от несправедливого отношения, очень за все это Наташу не любила. А еще за манеру, заслышав любую шутку,
«Так вот я потому и пришла, что б вы поняли, какие у нас тут люди, что за бред несут и как ему радуются…»
Но все это мелочи. При всем при этом, Наташа воспринималась, как крепкая, неотъемлемая часть любимого коллектива. И сколько б я на нее не злилась, все равно в душе относилась к ней очень даже хорошо и уважительно…
– Ну так, приобретет мамашка тебе цацочку? – не отстает Наталья…
– Спасибо, мне не нужно, – отвечаю на настойчивые Наташины предложения. – У меня другие планы… – добавляю зачем-то. Она, конечно же, тут же трактует мои слова по-своему:
– И правильно! – кричит в запале. – Это я свою жизнь профукала и собственного ребенка, кроме косметички копеечной, ничем уже порадовать не могу. А твоя мамашка верной дорогой пошла и такой фигней ей на Новый Год не отделаться!
О нет! Впиваюсь ногтями в ладони, чтобы не взывать… О глупость человеческая! Вот же ж бич всей моей взбалмошной жизни…
К счастью времени на разговоры уже не остается. Разъяренный Марик врывается в нашу «гримерку» и требует расправы. От нас над нами же самими:
– Немедленно выметайтесь отсюда и давайте начинать! – кричит он. Полуголая Наталья – ну, переодевается человек! – прикрывает локтями свои большие темные соски отворачивается к окну. Новый ракурс наводит режиссера на новые мысли: – В противном случае я собственноязычно заставлю вас надрать самим себе задницы!
– «А на экране /жестко порно, /но детям об этом – не скажем!» – напеваю в ответ Ночный Снайперов.
Марик гневно сверкает очками – прицельно стреляет в меня многозначительным взглядом своих нелепо-огромных голубых глазищ – и исчезает за дверью. Разумеется, его не интересуют все возможные наши отговорки. Мы даже и не пытаемся напоминать, что мой выход только во второй картине, а Наташе с ее эпизодической ролью вороны, вообще еще тридцать минут можно плевать в потолок. Выполнять ЦУ никто не спешит. Я все же пытаюсь оставить всех за пределами воспритяи и уединиться со своим зеркальцем. Алинка давно уже сбежала от нас, попросив позвать ее, «как только костюмы будут на моделях и можно будет проявить фантазию». Наташа расхаживает в одних чулках по «гримерке», нелепо вертит в руках мундштук, мучаясь дилеммой – то ли покурить прямо здесь, наплевав на все морали мира и Алинкину неприязнь к никотину, то влазить в этот противный, неудобный костюма сразу и отправляться в курилку…
Из-за картонной перегородки, именуемой стеной, раздается отборный мат – это Марик просит актеров мужского пола действовать немного побыстрее. Самое удивительно, что он действительно просит – поток ругани в его устах так причудливо перемешивает со словами вежливости, что тирада никак не воспринимается, как обида:
– Господа, вашу мать, я вас буквально умоляю! Пожалуйста, отложите на хер все эти свои мудозвонские разговоры! Поторапливайтесь, сукины дети! Ну, пожалуйста, миленькие!
– Слыхала, Марик себя сукой обозвал, – коварно шепчет Наташа, – Обычно ж мы у него «дети мои», а теперь вот…