Русская критика
Шрифт:
Обе повести написана крупными мазками. В них нет нынешнего «разглядывания в микроскоп» как эстетического принципа, заменившего прежнее модное «подглядывание в замочную скважину». «Микроскопические явления в душе существуют, — писал К. Аксаков, — но если вы увеличите их в микроскоп и так оставите, а все остальное останется в своем естественном виде, то нарушится мера отношения их ко всему окружающему, и, будучи увеличены, они делаются решительно неверны, ибо им придан неверный объем, ибо нарушена общая мера жизни, ее взаимное отношение, а эта мера и составляет действительную правду». На мой взгляд, Виктору Мельникову как раз и удалось сохранить в повестях верные художественные пропорции — при всей катастрофичности, обделенности и разъединенности должного быть вместе, описанная им современная жизнь и современный человек не лишены нравственного элемента, не лишены памяти земли. В «Музее..» многие страницы отданы истории московского Лефортова — месте расположения музея, где происходит действие. В беседах дочери (Верочки) и обретенного ею отца (директора музея) развертывается прекрасная картина
Но неполным будет рассказ о творчестве писателя без обращения к его рассказам. Рассказ — дело конкретное. Тут нужен случай, нужен факт реальности, характер и динамичный сюжет. В рассказах Мельников сохранит свой прежний провинциальный масштаб — уездного городка, поселка, деревни. Там живут его герои: дети, женщины, старики. Там укутывает он своих героев дымкой пейзажных настроений, так сочетающихся с человеческой жалостливостью. В рассказе «Кольцо» Лешке, молодому парню-работяге («по пьянкам не шатался, из воли материнской не выходил») станет жалко рубить (что для него равнозначно — губить) лес, а потому он откажется от хороших денег. «Чутким и тихим, как девичий вздох» будет у Мельникова осенний воздух в драматичном рассказе «Отчий дом». Тоской кладбищенской, грустью старости веет от печального рассказа «Прощался старик со старухой», а рассказ «Подарок» обдает читателя рождественским семейным теплом, скромным праздничным настроением подмосковного городка.
Всякий мельниковский рассказ обладает своим настроением. Но и всякий рассказ — это ухваченная боль времени. Каким трудным стало детство у наших мальчишек и девчонок! Как оскорбляется их воображение соблазнительными картинками телевизоров, как надвигается на них (в первую очередь) бесстыдство, как много сегодня того, что отравляет начинающуюся жизнь! Самим названием рассказа — «Держись, Колька, держись!» Виктор Мельников словно оказывает взрослую моральную поддержку своему маленькому герою, преследуемому дворовыми хулиганами. Его Колька действительно ощутит в себе человеческое достоинство, окажет сопротивление вымогателям, превращающим наши улицы и дворы в «детский ад». Вообще такой, «выпрямившийся герой» (будь то взрослый или ребенок) — это доверенное лицо писателя Мельникова.
В рассказе «Отчий дом» тоже ухвачена боль — боль наших стариков (родителей), теряющих детей. Теряющих в их лице привязанность к родному месту, дому, а значит — семейному преданию, памяти, ценностям. Старик Санеев, ждущий годами приезда дочери и внучки, еле справляющийся со своей тоской и душевной болью, не желающий верить очевидному — своей брошенности, умрет в тот самый момент, когда явившаяся с мужем дочь (живут в городе и занимаются бизнесом) объявят о своем намерении продать дом отца. Модное ныне занятие «бизнес» обернется в рассказе словом-убийцей, отнимающим у человека его собственно человеческие качества — сочувствия, внимания, нацеленности на другого. Умный натурой, старик возгорится сердцем от соприкосновения с этим, высосавшем из дочери нравственные силы, «бизнесом». Дочь и ее семья для отца-старика — мнимые люди, и непонятно для него чем же они живы? И не притворяются ли они живыми? Санеев — крупный характер в галерее хороших людей Виктора Мельникова. Он из тех, кто жил на земле, и для кого совершенно естественно подчинение власти земли и силе отчего дома. И только найденные соседом (таким же человеком земли), то есть брошенные дочерью треугольники — письма старика с фронта — останутся от его простой и правильной жизни. Но останутся в чужой памяти, в чужой соседской семье…
Не орнаментом и украшением, а фундаментом станет тема дома и в других рассказах писателя. В рассказе «Отпуск в одиночку» Степану, человеку семейному, выпадет доля «встроить» свою наивную честность в «новые экономические условия». Но не уразумеет бедная головушка этой откровенной «наготы действительности» с ее «новым принципом», с ее зоологической правдой — воруй, если сумеешь. И сколько бы не выгадывал он, горемыка, ради семейного бюджета — всюду ему убыток,
Кто из нас не знает, что «впечатления действительности» могут быть настолько обременительными, что под ними падет бедный писатель вместе со своим «крылатым конем» Пегасом? Но если писатель пал, то значит это только одно — он лишил себя сам творческой преображающей силы. Виктор Мельников другой породы — он не устает идти по дорогам современной жизни, он находит силы преодолевать и «русское бездорожье», длящееся вот уже второй десяток лет. Мельников — счастливый обладатель «внимательной души». Именно такой душой писал он рассказ «Подарок» — один из лучших, на мой взгляд, рассказов.
В русских семьях любят этот извечный семейный круглый стол — символ житейского миролюбия, тишины и душевности. Именно к этому, семейному праздничному столу стремился отец двух мальчишек-погодков и доброй жены — наш герой Железнов. Но неожиданно дирекция завода устроила клубный вечер, и еще более неожиданно скромный и упорный трудяга Железнов получил роскошный подарок — великолепные напольные часы с боем, поблескивающие лаковыми боками. Обхватив как ребенка эти часы, притащил счастливый отец их в своей дом — любимый, теплый, добрый. Ну, естественно, хорошо знающая что такое нужда, семья обладателя «Новогодних часов» просто онемела. Онемела от страшной красотищи и везения. От веселого звона и блеска. Но, увы, утащит на следующий день он же эти часы в комиссионку, потому как давно обещал своим мальчикам поездку в Москву. «Праздник детям обязательно надо устроить, — говорил он в оправдание жене. — Понимаешь, душе человека обязательно нужен праздник. Хоть маленький, хоть иногда… Причем чем трудней времена, тем он нужнее». Ну, конечно же, поездка получилась волшебной — провинциал, а тем более ребенок, Москву видит иначе, чем живущие в ней. Поездка получилась радостной. Но мы читатели, все время чуть-чуть грустим, помня о прекрасных часах… А потом будет Новый год, и услышит Железнов-отец из-за своей спины волшебный бой… своих часов! Теперь уже ему сделала новогодний подарок жена, продав меховой жакет и выкупив в комиссионке часы. Этот чудный бой их часов «совпадал с боем всех часов на земле». И кажется нам, словно по всей земле стелется праздник, ставший праздником человеческой верности, поддержки. Праздник, на котором красивое, особенное и, главное, жертвенное (часы, заработанные честным трудом за десятки лет, поездка в Москву) победило практичное и утилитарное. И невольно думаешь о том, что когда нестроения внешние, общественные приобретают длительный характер, душа само собой делает запас человечности, запас терпения — своеобразный НЗ, из которого и черпается жертвенное отношение друг к другу. А еще, конечно же, рассказ «Подарок» — о семейной любви как живом созидании жизни.
В Доме родной литературы Виктор Мельников — не случайный гость, не сторонний свидетель. Он — положительный писатель. Он — «житейский рыцарь». Ему, как и всякому писателю, жизнь дает «точку отправления», но направление движения он берет сам. И оно, как мы знаем, может быть любое. Мельников принял идеологию реализма. Но не о подражательности автора идет речь, а о той восприимчивости к мотивам и темам, что есть в нашей Большой литературе. А это значит, что писатель понимает и слышит те силы, которые искони участвуют в творении жизни, выращивая в ней свои цветы добра.
2002 г.
В сторону радости
Константин и Анна Смородины вышли из-за ограждающего их личности псевдонима Юрий Самарин. Так получилось. Теперь не только для нас, но и для них самих «Юрий Самарин» остался где-то позади, и можно только еще раз с благодарностью окинуть новым взором все, что было им подарено читателю. Но тайна все же осталась — тайна совместного счастливого творчества мужа и жены, ставшего одним. И не будем мы ее разгадывать, не будет даже и отвечать на вопрос: как это им удается создавать вдвоем некое новое целое, имя которому русская проза?
А русская проза в рассказах и повестях их новой книги живет и дышит, пламенеет разными красками — то тронет интонациями тихого и скромного очарования, то горечью разольется в ней дума сегодняшнего человека о себе, то упруго и торжественно полыхнет она причастностью к неземному миру «Золотой славы».
Стоит сразу сказать, что пишут они, совершенно не чувствуя стеснения, в рамках все той же русской повествовательной традиции, суть которой в предъявлении миру души русского человека. Они относятся к тому типу русских писателей, которые имеют мужество оставаться человеком традиции. Мы привыкли воспринимать традицию как нечто, данное нам объективно, материально и внеличностно. Она становится «объективной» только тогда, когда добыта всей силой личности, когда у человека достает сил рассмотреть ее признаки и приметы и предъявить их в творчестве. Именно в этом смысле она «объективна» — через свое проявление в семейности, в любви, в родстве к которым так счастливо причастны сами писатели, и так драматично причастны их герои — ведь буквально в каждом рассказе и повести есть это трудно обретаемое и часто теряемое родство. Вообще потеря родства и родственности нашими авторами всегда понимается как горькая доля, которую нужно с кем-то разделить, которую столь же необходимо одолеть. Одолеть через восстановление в себе правильности хода этого чувства. В «Заснеженной Палестине» потеря любимого для героини — это вынимание «почвы из-под абсолютных вещей», это «стирание уникальности образа» любимого человека и невозможность жить без подлинного чувства.