Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
Капитан третьей галеры, понимая, что исход боя предрешён, не стал приближаться к месту схватки. Судно стало быстро уходить на север. Два когга подошли к месту сражения почти вплотную, и матросы прямо с борта перестреляли из аркебуз, мушкетов и арбалетов большую часть нападавших, которые даже не заметили, что их галера потоплена, а та, что осталась целой, сбежала, оставив их во власти команды купеческого корабля.
На милость победителя сдались семь пиратов, из которых трое были ранены. Когда корабли дошли до Аренсбурга и встали в порту, комендант отправил несколько быстроходных судов, чтобы догнать сбежавшую галеру, но тщетно: она словно растворилась в свинцовых водах Балтики. Возможно, она укрылась на Даго [136] — шведском владении, расположенном севернее Эзеля. Но шведам сейчас незачем настолько очевидно потакать пиратам, создавая casus belli —
136
Даго — остров, расположенный севернее Эзеля, с которым он составляет Моонзундский архипелаг. В описываемое время — владение Швеции, сегодня под названием Хийумаа входит в состав Эстонии.
Комендант допросил с пристрастием пленных пиратов, но те как один утверждали, что завербовались в команду недавно и это их первая экспедиция. Тогда им всыпали плетей и определили гребцами на галеры — не пропадать же рабочим рукам. А казнить, если возникнет такая необходимость, никогда не поздно. Да и пожизненная каторга на галере ничем не лучше смерти.
В Аренсбурге пришлось задержаться на три дня, пока плотники восстанавливали повреждённую мачту. Капитан, поговорив с комендантом порта, узнал, что на ливонском берегу много польских солдат, и неизвестно, взяли они Пер-нов или только возьмут в ближайшее время. Капитан недовольно пожевал свой ус и решил идти в Нарву. Да, это удлиняло путь на несколько дней, но зато груз совершенно точно не будет захвачен вражескими солдатами.
Спустя трое суток торговая флотилия проходила мимо многострадального Таллина, выдержавшего за последние тринадцать лет четыре осады и эпидемию чумы. Его пытались взять все, кто участвовал в войне в здешних землях: поляки, русские, датчане и принц Магнус [137] . Но местные жители остались верны присяге, данной ими шведскому королю, и отстояли свой город.
Когда флотилия проходила мимо Таллинской бухты, на рейде сиротливо болтались два когга. Город, некогда имевший больше населения и значительно больший торговый оборот, чем даже Стокгольм, ныне потерял значение как перевалочный пункт русских товаров и пребывал в запустении.
137
Принц Магнус — русский ставленник, датский принц Ольденбургской династии. Был женат на двоюродной племяннице Ивана Грозного, который пытался использовать его как своего вассала в надежде на его европейские связи. Имел титул "король Ливонии", хотя в реальности королём так и не стал. Позже перешёл на сторону поляков и воевал против русских.
Вскоре корабли вошли в устье Наровы и, пройдя десяток вёрст до города, пришвартовались в порту Нарвы. Истома попрощался с капитаном и, показав стрельцам портовой стражи в зелёных кафтанах царёву грамоту, был без замедления пропущен в город. Путешествие закончилось, он был дома.
Переночевав на постоялом дворе, он наутро явился к стрелецкому голове [138] и потребовал коня для выполнения государева поручения. Голова, почесав шею под седеющей бородой, сердито посмотрел на него, но перечить не стал. На следующий день рано утром Истома выехал из Нарвы, доживающей под русским правлением последние месяцы [139] . Путь его лежал в Старицу — голова заверял, что царь сейчас живёт там безвылазно. У седла была приторочена сумка с оставшимися деньгами и, самое главное, с тайными записями.
138
Стрелецкий голова — командир стрелецкого полка. Сначала полки назывались "приборами", затем "приказами", и лишь в правление царевны Софьи получили наименование "полки". Командир назывался "головой" также до этого времени.
139
Нарва была взята шведскими войсками 15 сентября 1581 года, при этом погибло 2 тысячи стрельцов и вырезано 7 тысяч русских мирных жителей.
Глава тринадцатая
В ВИЛЬНО
При расставании Антонио Поссевино заявил Истоме, что раньше его сумеет добраться до русского царя вовсе не потому, что был уверен в этом. Его слова были вызваны исключительно намерением убедить русского написать письмо, используя
В этих условиях Баторий, разумеется, и слышать ничего не захочет о каких-то уступках, и даже мнение Григория Тринадцатого, которое ему передаст Поссевино, вряд ли будет принято им во внимание. Поляки находятся в шаге от полной победы, когда они смогут оторвать от измождённого Московского царства весьма лакомый кусок. Но для этого-то и существует искусство ведения дипломатических переговоров, чтобы убедить как врагов, так и друзей, что предлагаемые тобой условия мира одинаково приемлемы для всех сторон.
Путешествие оказалось длинным: Стефан Баторий, как истый воин, не желал во время войны жить ни в столичном Кракове, ни в блистательной Варшаве, а находился поближе к месту ведения боевых действий — в Вильно. Карета папского посла катилась по польским дорогам, встречая в поместьях как магнатов, так и небогатых шляхтичей самый радушный приём. Впрочем, часто поместья стояли почти пустыми: почти все, кто мог держать в руках оружие, отправились на войну с москалями.
Как ни торопился Поссевино встретиться со Стефаном Баторием, заехать в Варшаву ему пришлось. Визит вежливости к польской королеве — та необходимость, без которой переговоры с монархом пошли бы несколько сложнее, чем рассчитывал иезуит. Да и настроения при дворе разведать не помешало бы. Впрочем, остановка была недолгой: все придворные, кто имел влияние на дела государственные, находились в Ливонии. Только здесь, в Варшаве, Антонио Поссевино понял, насколько велико напряжение сил Речи Посполитой. За внешним блеском помпезного города он разглядел немногочисленность местного гарнизона — Стефан Баторий оставил внутренние области своей державы без войск, отправив почти всех, кто способен сражаться, на войну с московитами. И война эта вовсе не была такой уж лёгкой прогулкой, как говорили постоянно живущие в Риме польские послы.
Не доезжая полусотни вёрст до Гродно, посольство остановилось на мызе князей Чарторыйских. До Вильно оставалось меньше двухсот вёрст. Старый князь Витольд Чарторыйский, четыре сына которого и три старших внука были на войне, оказался окружён их жёнами и детьми, сосчитать которых было, казалось, невозможно: у Поссевино постоянно перед глазами мельтешили пять-шесть юных представителей рода, причём лица никогда не повторялись.
После торжественного обеда, на котором присутствовали невестки Витольда Чарторыйского и все участники посольства, кроме солдат охраны, старый князь пригласил Поссевино в свой кабинет, оставив дам развлекать иезуитов разговорами, благо все поляки, как образованные католики, прекрасно владели латынью. Легат с благодарностью принял приглашение: князь производил впечатление неглупого человека и поговорить с ним будет, без сомнения, полезно. Наверняка он является выразителем мнения некоторой части польской аристократии, и знание того, что думают всесильные магнаты, безусловно, поможет ему в переговорах со Стефаном Баторием.
Кабинет князя оказался логовом эстетствующего сибарита. Довольно большой, с камином, закрытым вычурной бронзовой решёткой, явно недавно вычищенной от копоти до блеска. Мебель, изготовленная в едином стиле, была не менее вычурна: изящная, с минимальным количеством прямых линий, на причудливо изогнутых ножках. На крышке бюро располагалось обрамлённое бронзовой рамкой зеркало явно венецианской работы. Кресла, достаточно большие, чтобы вместить крупного человека, отделаны гобеленовым полотном радующей глаз расцветки. И даже в окна были вставлены не обычные стёкла, как в других богатых домах, а разноцветные витражи. Правда, Поссевино не мог разобрать, что на них изображено: мешанина стёкол разного колера не имела никакой структуры — ни строгой последовательности геометрического узора, ни полёта вдохновения художника. Впрочем, витражи всё же создавали некое умиротворяющее настроение, и Поссевино почувствовал, что только сейчас он начал после длинной и трудной дороги приходить в себя.
Князь стоял рядом и с улыбкой смотрел на гостя, отмечая смену настроения на его лице.
— Вижу, тебе понравилось, дорогой Антонио, — сказал он, — над этой комнатой работали лучшие мастера королевства. А уж во сколько она мне обошлась! — Чарторыйский присвистнул, закатив глаза. — Но не буду утомлять тебя разговорами о презренных деньгах. Садись. Вот кресло.
Он подвинул иезуиту одно из кресел. Тот заметил, что у стены стоят ещё четыре.
— Удобно ли ты себя чувствуешь? — спросил Чарторыйский. — Может, приказать разжечь камин?