Русская Океания
Шрифт:
Разбирательства о стычке в порту не последовало. Власти сочли, что раз драчуны разошлись, а жертв и увечий нет, то инцидент исчерпан. Но вечером в гостиницу к Иоганну Смолеру пожаловал видный гаваец со слугами — судя по толщине брюха и богатству наряда, некто из вельмож Камехамехи III.
— Мне рекомендовали вас, как человека честного и достойного доверия. Вы следуете к Елизаветинским островам? Не затруднит ли вас передать частное письмо коменданту? Вручить послание лично,
«У них странное понятие о стоимости почтовых услуг, — подумал этнограф, взвешивая в ладони плотный конверт с печатями. — Либо это письмо очень важное. Не слишком ли быстро меня втянули в интриги?»
« Мой путь, — писал Иоганн, — продолжается на бриге „Аскольд“ в обществе казаков и крестьян-переселенцев. В течение века русские заселяют самую восточную окраину империи, причём, на мой взгляд, добились тут большего, чем в лесной Сибири и ледяной Камчатке».
— Расскажи-ка, Иоганн, — подсел чубатый подхорунжий, — какое ты задание имеешь из Берлина? Может, тебе поручили чего? Знаешь, выпей со мной. За здравие государя Николая Палыча! Пьём стоя. Ура!
Встали. Отказаться от такого тоста Иоганн не рисковал — зачем напрасно раздражать лихих удальцов?
— Сильно, — выдохнул этнограф, приняв протянутый солёный огурец.
— Гляди-ка — немчура, а спирт хлещет, не морщась, — восхищённо толкнул один казак другого в бок.
— Так это не водка? — Иоганн захлопал светлыми ресницами. Хмельное накатило, даже слёзы в глазах выступили.
— Ну, мы так шутим, — чуть смутился подхорунжий. — Не обиделся? Вижу, нет. Тогда по второй! за государыню императрицу!
Ать-два, дело быстро спорится. Помутневшие, расстегнув верхние крючки на платье, этнограф с казаком сидели в обнимку, раскачиваясь в такт морским волнам, хрустели огурцами и порою целовались.
— Ты, брат немец, хват! Эк их раскидал, бостонцев-то.
— Я есть фехтмейстер. Я сражался на рапирах в универисте… ниверст… инверсите…
— Плюнь! Дай, я тебя облобызаю.
— Тьфу!
— Да ты пьян! На мой чекмень плевать не смей! Что есть форма? Она есть казённое платье, данное нам от щедрот… Не знаешь? Эх ты, ганс!
— Я не Ганс.
— Как же? И-о-ган.
— Ян! Я — венд. Рюген, Мекленбург — ферштейн? Рюген — это остров на море. Только — штиль, тссс! В Пруссии не любят — знать, что они славяне. Там все… даже Бисмарк, бешеный депутат ландтага — венд. Его бабка не знала ни слова по-немецки… Рюген, да! Руян, Буян — это мой остров.
— А-а, — очнулся подхорунжий, — мимо острова Буяна, в царство славного Салтана!
— Ян Смоляр — это я. Мои предки… варили смолу, покрывали ей ладьи. Пираты!
— Ага. Честь имею — Бобылёв Матвей, Паланского полка. Но пираты?
Иоганн тёр лоб, чтобы согнать пьяную муть. Запомнить, записать… Живые сведения, прямые свидетели событий — в Европе этого не будет.
— Вон, в трюме на баке паланы сидят, — горячась, продолжал Бобылёв, — так перепуганы, даже на палубу ни шагу. Их с острова Любавы бостонцы схитили, тюленьи охотники. Мужикам — неволя, баб — в полюбовницы. Дай простор американам — всех в арапы запишут и хлыстом погонят. Ловко им на слабосильных налетать! Для таких гостей у нас фрегат «Волга» и корвет «Амур» — догнали, показали, где раки зимуют… Жаль, мал отряд — все острова дозором не охватишь.
— Ваше высокоблагородие? — свирепо откозырял Дивов полковнику.
— Водка?.. Ром? — принюхался Володихин. — Ну, ваше счастье, что на ногах держитесь. Получите предписание. Поплывёте на «Хищнике» с Квальей как командир морской пехоты. Пришли ряпунцы на байдаре — у Цупки замечены два корабля без флагов. Остальное вам сообщит Квалья.
— Разметелим в прах, — продолжая злиться, Дивов заложил бумагу за отворот мундира. — Океан будет наш! **
— А где база вашей морской полиции?
— Нет, ты лучше скажи, зачем вы онемечились, обасурманились?.. Э-э, брат, да ты сидя спишь! Никак, на боковую собрался?
Так и повалились, рядышком. Утром, освежившись рассолом, продолжили:
— Как же вы немцу поддались, а?
— Матвей, твои упрёки не по адресу. Тому шестьсот лет, когда наш Вислав стал князем короля Рудольфа. Нас теснили. Вы переживали татарское нашествие и не могли помочь.
— Вишь, плохо обернулось. Значит, вас отрезали! Ничего, Ян, дай срок — мы Рюген вернём. Надо было раньше! заодно, как в Париж на Бонапарта ходили…
Матери-крестьянки наставляли смирных дочек:
— Вон он, немец-лютер, еретик-то… Нечистый. С ним ни сесть, ни говорить, ни близко подходить нельзя — тотчас осквернишься.
Но вольный ветер и простор так дурманили после сырой тесноты трюма, что светловолосый «немец-лютер» с его открытой улыбкой казался очень даже миловидным. Вдобавок, складно говорит на русском языке. А корабельное житьё-бытьё такое, что иной раз невольно столкнёшься:
— Ах!
…и рассыплешь с перепуга целое ведро картошек, несомое на камбуз.